Но когда и она наконец закончилась, эта нескончаемая лекция, когда опустела аудитория и он вышел из корпуса с сознанием того, что сейчас, совсем скоро там, за углом, в аллее, усыпанной желтыми листьями… Внезапно заговорила в нем совесть. «Зацвел, старый пень! Распустился буйным цветом! Опомнись, тебе почти пятьдесят. Ты смешон рядом с этой девчонкой, которая наверняка просто захотела получить халявный зачет по зарубежке. Ты поставишь ей этот зачет, и она испарится, исчезнет из твоей жизни. Ее уведет за руку какой-нибудь двадцатипятилетний стиляга в модном прикиде или длинноволосый хиппи в засаленных джинсах. И она уйдет от тебя, не сопротивляясь, с этим хиппи. Хотя бы потому, что ему двадцать пять. Опомнись, подумай о жене, о Рите! Подумай о Рите!»

На самом деле, ведь сколько таких историй довелось ему пережить за двадцать с лишним лет работы на факультете! Он не был их действующим лицом, но был очевидцем. Причем с каждым годом эти истории происходили все чаще и чаще. Прошлое поколение студентов — тех, которым сейчас было за тридцать, — было поскромнее. И если случалось получить какой-нибудь студент зачет или пятерку на халяву, то это была инициатива исключительно со стороны преподавателя. Теперь же нередко случается, что студентки сами, не стесняясь выражениях, не краснея даже, предлагают «за зачет» от чего иные стареющие маразматики отказаться не в силах. Только за последние два года таких случаев добрый десяток. И это истории, известные на факультете. А ведь далеко не каждый «пень» станет афишировать свои приключения. У некоторых капля рассудка все еще остается…

«Нет, — отмахнулся он от назойливых мыслей. Не про нее все это… Она не такая». Она ни на чем не настаивала, никаких сомнительных тем в разговоре не затрагивала. Просто так случилось: она спала, он разбудил ее, и они немного погуляли в парке. Поговорили о литературе. И слушала она его внимательно, и по глазам ее было видно, что она ему благодарна…

Он еще постоял некоторое время возле корпуса, закурил сигарету, что случалось с ним не часто. А после взглянув на часы, уже больше и не думал ни о чем. Потому что стрелка минутная уже начала опускаться вниз, пошел девятый час, а они договорились встретиться в семь. А ведь она может его не дождаться, если он кается еще хоть на минуту.

Он пошел, почти побежал, стараясь не задумываться о том, что со стороны смотрится, возможно, нелепо. Выскочил из-за угла — теперь вход в аллею был перед ним, и увидел, что там никого нет. Вздохнул облегченно: значит, успел. Она еще не пришла. И вспомнил почему-то вдруг тот цветок, который распустился в банке с жидкостью для снятия лака…

Он ждал ее сорок минут. Прождал бы, наверное, и дольше, без конца повторяя себе, что транспорт ходит плохо, что на дорогах — постоянные пробки, что женщина должна опаздывать, на то она и женщина, бормоча про себя еще какие-то оправдания…

Глупые, ничего не значащие оправдания. Он стоял бы и бормотал их еще, наверное, часа два, глядя на небо, усыпанное звездами. Но пошел сильный дождь, обжег его холодными струями, залез под воротник, и он вдруг увидел себя со стороны — жалкий, нелепый старик, мокнущий под дождем в ожидании промелькнувшей и сразу же скрывшейся за поворотом молодости. Разве она может вернуться? Разве она когда-нибудь к кому-нибудь возвращалась?

Наклонив голову, стараясь спрятать лицо от колючих брызг, он быстро вернулся к университетскому корпусу, завернул за угол и сел в машину. Повернул ключ зажигания, посидел некоторое время, ожидая, когда двигатель разогреется, и уехал домой, запретив себе даже вспоминать о случившемся.

Но не вспоминать не получилось. Весь следующий день, весь вечер он только и делал, что искал ее лицо в толпе студентов. И снова не нашел, не заметил. Наверное, и в самом деле она была прогульщицей, появлялась на занятиях редко. Потом пришли выходные — тоскливые выходные, даже Рита заметила, что с ним что-то не так. «Кажется, температура», — отмахнулся он, а Рита уложила его в постель, заставила поставить градусник, заварила чай с малиной, когда выяснилось, что температура у него и правда повышенная. «Это все дождь, — вздохнула она. — Не понимаю, как могло тебе прийти в голову гулять под дождем?» «Не знаю», — ответил искренне, потому что на самом деле не знал. Не знал и не мог понять, как ни пытался…

В понедельник его отправили в командировку. В Москву, на семинар. Он согласился с радостью, надеясь найти, наконец в этой поездке забвение. И в самом деле, вернувшись через неделю, он почувствовал, что история с Валерией постепенно начинает становиться лишь воспоминанием…

А на следующий день она внезапно появилась.

Да, наверное, именно тогда, в тот день, он понял насколько все серьезно.

Она возникла перед ним совершенно внезапно, словно из воздуха. Он не заметил, не почувствовал ее приближения. Да и время было не ее — только закончилась первая пара у студентов дневного отделения. Он складывал в папку исписанные листки с какими-то заметками. Аудитория была, почти пуста, последние студенты уже подтягивались к выходу, вдруг он услышал:

— Здравствуйте, Павел Алексеевич…

Едва не выронил из рук и папку, и листки, и собственные очки от дальнозоркости, которые надевал во время занятий. Перед ним стояла она.

— Здравствуйте, Валерия.

Голос был неузнаваем. А может быть, ему вообще покидалось, что он что-то сказал?

— Вы меня извините, я в тот вечер не смогла прийти. И предупредить вас не смогла, что не приду. Так нехорошо получилось. Вы меня, наверное, ждали?

— Ждал, — ответил он, несмотря на то что собирался только пожать плечами в ответ и произнести равнодушно: «Нет, к счастью, в тот вечер у меня были неотложные дела, и мне не пришлось мокнуть под дождем, ожидая вас, Валерия».

И еще добавил:

— Долго ждал. Под дождь попал даже, промок весь…

— Ну вот. Нехорошо получилось, вы меня извините. Но сегодня я совершенно свободна. Если вы не против, мы могли бы встретиться с вами. В той же аллее. Или в другом месте, если вы хотите…

— Да, пожалуй, — ответил он. — Давайте встретимся. В аллее…

Так они начали встречаться.

Поначалу эти встречи можно было назвать «литературными вечерами». Разговаривали исключительно на темы современной зарубежной прозы. Как выяснилось, она почти ничего не читала, кроме Маркеса и нескольких писателей, которых просто обязана была знать как студентка — пятикурсница. Однако с упоением слушала его рассказы про мистификации Ромена Гари, про трагическую судьбу японца Юкио Месимы, а однажды он дошел до того, что принялся читать ей стихи. А она все слушала и слушала.

Из аллеи они переместились в тихое и уютное кафе, которое она сама выбрала. Валерия сидела напротив, пила кофе, с детским аппетитом ела то пирожное, то шоколадку. Потом брала сигарету и закуривала, выпуская дым длинной струйкой, иногда попадая Павлу в лицо. Он отмахивался, она смеялась. Они по-прежнему обращались друг к другу на вы, он называл ее Валерией, она его — Павлом Алексеевичем.

Так прошел месяц. В начале этого месяца он уверял себя, что ему нужно просто видеть ее, хоть иногда, пусть редко, но видеть, и все. И ничего больше…