— Наш комиссар, я имею в виду товарища Турща, не покладая рук борется с суевериями и метафизикой, — сказал Псеков.

Фразу про мертвеца я пустил наугад, но попал, заговорили о Турще. А там недалеко и до его отношений с Рудиной.

— Кстати, сам он что за человек, местный? — Я чувствовал азарт, разговор повернул в нужное мне русло.

— Сын гувернантки. Избалованный, злой мальчик, mauvais type. Воображает себя карбонарием, — вступил Астрадамцев, — В то же время пуп-то у него как у всех завязан. Обычный человек.

— Жаден, беспринципен, ловчила и развязный хам, вот что такое ваш Турщ, — добавил Псеков. Бродский, чуть качнув головой, сверлил его взглядом, но Псеков упрямо продолжил: — Нахватался лозунгов, как пес репейника, вот и вся его революция.

— Странно, он производит впечатление человека, который болеет за дело, и к тому же вы говорили, он принял близко к сердцу судьбу погибшей, выходит, не чужд сострадания, — произнося это, я смотрел на фельдшера, но ответил мне Астраданцев:

— Еще бы, метил ее себе в конкубины[31], — пробормотал он себе под нос.

— Бросьте, — поморщился Бродский. — Нехорошо. Девушка ведь умерла. К тому же гнусно повторять сплетни.

— Гражданин с портфелем и сам не чурается говорить за спиной, — возразил Псеков и повернулся ко мне. — Но мы в его дела не вмешиваемся, соблюдаем гигиену. Что вы задумались, ходите.

Пока в перерывах между партиями шел разговор общего рода, я ждал. Первым не выдержал Астраданцев:

— Так вы разобрались, от чего она умерла?

— Вполне. Если коротко — сердечный приступ. Выяснилось, что у нее были проблемы с сердцем. И кто-то ее испугал.

— Может, животное, кабан? Здесь водятся.

— И кабан завернул тело в саван? Если уж и вспомнить животное, то скорее мифическое — зме́я, — вставил Псеков. Я вспомнил бормотание Терпилихи.

— Дух-обольститель, который ходит к вдовам? Он вроде миролюбив, требует только плотских наслаждений, — возразил фельдшер.

Я поинтересовался, насколько в ходу здесь это суеверие.

— Бабьи сказки, но весьма популярны, — хмыкнул Бродский. Он курсировал между игральным столиком и буфетом с закусками. За окнами коротко застучал дождь. Анна встала, чтобы задвинуть шторы.

— Нельзя все же отрицать явления, которые наука не может объяснить, — подал реплику Рогинский.

— Как вам сказать, — протянул Псеков. — Народ тут суеверный, раздумчивый, охотно верит в волхование, чудеса, особенно рыбачьи станицы подвержены. А вот казаки, те менее. Люди служилые, военные, да и в степи мало мест, где воображение может запутаться.

— Не скажите, казаки домовому кашу ставят, это как, по-вашему? — кинул Бродский.

— Положим, ставят — еще рюмочку, не откажите, — главный морок, однако идет со стороны лиманов. Черти, русалки…

— А что вы скажете вот об этом? — я кинул на стол монетку-амулет с изображением змей. — Нашел при осмотре вещей. Тоже суеверие?

Монетка покатилась по столу между рюмок.

— Что это? Амулет? — Псеков прихлопнул ее ладонью.

— У нашей передовой общественницы, дамы нового типа? Вряд ли, — возразил Астраданцев, трогая ногтем неровные края зеленой меди. — Случайность или дал кто-то.

— Материя, в которую завернули тело, тоже случайность? — продолжил я. — Или это… — я поискал слово, — ритуал, обряд? Символический знак?

— Насколько мне известно, это был транспарант, — сказал Бродский. — Если и ритуал, то новый, совдэповский…

— Вы лучше краеведов расспросите, — перебил Псеков, потянувшись за фишками. — Они тут копают, может, знают и про обряды.

— Благодарю, воспользуюсь советом.

Игра продолжилась. Общее молчание нарушали лишь шум дождя, звяканье рюмок и стук фишек. Псеков, встав, отошел от стола, он и жена фельдшера Анна о чем-то негромко говорили в стороне.

— Слухи пошли после того, как Австрияк привез тело в церковь, привлек внимание, — неожиданно заговорил фельдшер, будто прочитав мои мысли. — Ворвался, тело нес на руках…

— После заговорили о начерченных краской знаках на теле. Да и мало того, якобы вокруг, на отмели тоже! Нонсенс. Будь они сто раз мистические, эти знаки. Песок кругом, сами видели. Какая уж там краска, — вставил Бродский и добавил: — Гадючий кут — место известное. Там бычок хорошо идет.

— Но он все же в стороне от дорог. И ходят там сейчас редко?

— Много змей в эту пору, — пробормотал фельдшер, отклоняясь от стола и окликая жену. — Так, о чем я? Значит, ворвался в церковь. Тело нес на руках. Выкрикивал.

— Из Апокалипсиса, — вставил Астраданцев.

— «И упала с неба красная звезда, имя той звезде Полынь, и стали воды красны», — дополнил фельдшер.

Круглый, низенький, нараспев декламируя, выглядел он комично.

— Понимаете? Понимаете, что их смущает? В тексте говорится о звезде, и именно красной. Опять же нагон воды, багрецовые водоросли.

— Бросьте! Водоросли цветут постоянно. Вспомните год при Марсовой звезде[32]. — Бродский раскладывал фишки.

Анна облокотилась о спинку стула, на котором сидел Бродский.

— И еще, как нарочно! На соседнем хуторе, Узяке, младенец родился со всеми зубами.

— И разлива такой силы, как в ту весну…

— Однако же в год кометы сильных волнений в здешних местах не было. Ожидание светопреставления, не без этого. Но обошлись без эксцессов, как вот секты, по примеру Братца Иоанна, да хоть… в Москве.

— Так то на Москве, там к заутрене звонят, а тут звон слышат.

— Все же Марсову звезду у нас не жалуют.

Реплики бросались в такт стуку игральных костей, как хорошо заученная партия.

— Теперь это «символ конечного торжества идей коммунизма» — звезда-то пятиконечная, — насмешливо отчеканил Бродский. — А уж кому она принадлежала до новой власти — известно. Недаром сказано: и даст им начертание на челах их[33]… Вот вам и готово — источник предрассудков и страхов.

— Не поверите, соседка моя — у нее один из товарищей комитета размещен — уговорила его вынести шапку со звездой на улицу! И плачет, и лается, не дает в шапке в дом войти. В общем, и до краевого начальства дошло, прижали, видно, Турща. — Астраданцев поглядел на меня.

— Девушку жаль, хочется разобраться в ее деле, — я ушел от конкретного ответа. — С кем еще она близко общалась? Вот к вам, например, — я повернулся к Астраданцеву, — заглядывала на почту?

— На почте все бывают, — опустил глаза. — А она чернила, карандаши хорошего качества, бывало, просила придержать для нее. Я не отказывал.

— А в тот день, когда она пропала, заходила? Может, накануне или наоборот, позже к вечеру?

Стук фишек замолк. Астраданцев смешался, оглянулся, позвал девчонку дать чистый стакан — промочить горло.

— Это что же, полицейский допрос, гражданин любезный? — коверкая на французский манер слово «гражданин», Астраданцев потянул себя за клок волос, падающий на лоб.

— Я ведь тут человек чужой. — Немного «прищуриться» не мешало, сбавить тон. Недоверие