в связи с 300-летием со дня рождения его останки были перезахоронены в городском кафедральном соборе. Уроженцем Сен-Мало был и «король корсаров», захвативший более полусотни вражеских судов Робер Сюркуф (1773–1827). По традиции имена Дюге-Труэна и Сюркуфа присваиваются боевым кораблям, вступающим в состав военно-морского флота Франции.

А жители старинного Сен-Мало высоко чтят еще одного своего земляка – знаменитого писателя-романтика и государственного деятеля Франции Франсуа-Рене де Шатобриана (1768–1848), могила которого по завещанию находится на скале возле города.

Во внутренней жизни Бретани (при всех традиционных голодовках и эпидемиях) были периоды относительного благополучия (1465–1675), когда она становилась поставщиком зерна, гречихи, сидра, сливочного масла для внутренних областей Франции. Так было после присоединения Бретани к Франции, когда провинция максимально пользовалась выгодами своей автономии[82].

Скованная до поры социальной структурой и аграрным перенаселением человеческая энергетика коренным образом изменила жизнь Бретани и всего региона во второй половине ХХ в. Бретонские крестьяне оказались в авангарде аграрного движения, которое начиналось при участии традиционных институтов, в том числе Церкви. Религиозное благочестие не помешало проявлению новаторского духа. В стремлении к нововведениям современная Бретань оказалась «ничуть не хуже Фландрии»[83], прославившейся своим прогрессизмом еще во времена Мишле. Возникшая в 1920-х годах организация Католическая сельская молодежь (Jeunesse agricole catholique) способствовала переориентации сельскохозяйственных профсоюзов Франции на производственные вопросы (профессиональное обучение, механизация, коммерциализация, внедрение новой агротехники).

При поддержке правительства Пятой республики движение привело к радикальной модернизации аграрной сферы всей страны. «И на граните, в принципе бесплодном», сформировалось сельское хозяйство, ставшее, по оценке Ле Руа Ладюри, в ряд самых развитых во Франции. А это привело к повышению общего уровня жизни и к постепенному изменению к лучшему даже у малоимущих семей вместе с всеобщим приобщением к культуре. «Стратегия выживания» уступала место «стратегии комфорта»[84].

Все же новейшая литература и личные впечатления 19992002 гг. свидетельствуют, что по характеру сельского хозяйства Бретань еще значительно отличается от более развитых аграрных районов. Урожайность пшеницы и надои молока в Шампани (о которой речь дальше) вдвое превышают показатели семейных ферм окрестностей Ренна, наиболее плодородного района Бретани. Качественно различны уровни механизации: на семейной шампанской ферме довелось видеть три трактора, тогда как под Ренном встречался и один трактор на две фермы. В Бретани сохраняется описанное еще классиками ХIХ в. пастбищное скотоводство, в Шампани – стойловое содержание, «выгородки» в одном случае, «открытые поля» – в другом. Тем не менее остается фактом: Бретань занимает первые места в стране по валовой продукции животноводства.

Сельское хозяйство вместе с перерабатывающей промышленностью составляет одну из основ благосостояния края. Процветает и традиционная отрасль рыболовства. Более половины национальной продукции поставляет Бретань. Развиваются одновременно современные производства – электроника, машиностроение (заводы Ситроен в Ренне)[85].

Бретань отделяет от Вандеи Луара с Нантом, средневековой столицей Бретани. Это – шестой по численности населения город Франции, административный центр департамента Атлантическая Луара и региона Земли Луары, один из финансовых центров страны, ведущий центр авиакосмической и судостроительной, а также легкой и пищевой промышленности.

В Новое время Нант, по Мишле, вошел как «город работорговцев», «наполовину Бордо, менее блестящий и более благоразумный, где смешиваются колониальная роскошь с бретонской умеренностью, центр цивилизации между двумя областями варварства, центр торговли между двумя очагами гражданской войны»[86] – областью «шуанерии» и Вандейских войн. Вандейское войско осаждало Нант, но штурм города окончился неудачей и смертью вандейского предводителя Кателино.

Нант был центром не только работорговли, но шире – колониальной торговли, преимущественно с Америкой, откуда ввозился в первую очередь сахар, потребление которого во Франции в ХVIII в. резко выросло. Нант стал ярким примером быстро развивавшегося портового города, который, живя внешними связями, «отворачивался» от внутренних областей Франции. Город к концу ХVIII в. утратил связь с окружающей его сельской местностью, и городские буржуа стали продавать свои земельные владения. Это привело в изумление оставившего классическое описание предреволюционной Франции английского путешественника Артура Юнга «Что за диво – все это богатство и великолепие (Нанта. – А.Г.) никак не связаны с деревней!»[87].

Разобщение города и деревни, превратившись в фактор экономической и культурной замкнутости последней, трагически сказалось на истории региона. Отчуждение соседствовавших с Нантом сельских областей от политической жизни страны полномасштабно проявилось во время Революции, выразившись в Вандейском восстании 1793 г.

Выше Нанта по течению Луары расположен Сен-Флоран, перекресток эпох. Здесь в окрестностях был один из очагов Вандейского восстания, здесь поднялась колонна в честь предводителя вандейского войска Боншана. И здесь же правитель Бретани Номеноэ I (800–826—851)[88] поставил свою статую. Она неслучайно была обращена к Анжу, эту область государства Каролингов Номеноэ, объявивший о независимости Бретани, считал своей добычей. А статуя Карла Лысого, от сюзеренитета которого отказался герцог Бретани, была, напротив, обращена к Бретани.

Победа в вековом противостоянии оказалась на стороне Анжу, что, по Мишле, было закономерно: «Крупный феодализм господствовал у этого более дисциплинированного населения; Бретань со своим бесчисленным мелким дворянством была неспособна ни к большой войне, ни к завоеваниям»[89].

Облик Анже, центра провинции Анжу, напоминает об этом феодальном наследии огромным, семнадцатибашенным крепостным замком XIII в. и величественным кафедральным собором. Эта церковь Св. Маврикия XII–XIII вв. «наполнена не святыми, а вооруженными с ног до головы рыцарями», а ее разностильные башни (высотой 75 м), выражают, говоря словами Мишле, «несвершившуюся судьбу» Анжу[90].

Еще при предках Капетингов Анже имел особое стратегическое значение: когда норманны устраивали свои набеги на земли вдоль плодородной долины Луары, когда бретонцы выходили за пределы своего полуострова или когда поднимали бунт сами анжуйцы. Город стал опорным пунктом Капетингов, будущие короли Франции были здесь «маркизами Анжу», по существу «военачальниками королевства»[91].

В XII в. Анже оказался «выездной» для английских королей столицей владений Плантагенетов, включавших Англию, Нормандию, Бретань и Аквитанию. А в XV в. при герое местного фольклора «добром короле Рене» и его сыновьях владетели герцогства Анжуйского домогались небезуспешно тронов Неаполитанского, Арагонского, Иерусалимского королевств и обладания Провансом[92].

Город, замок, как и вся провинция, пострадали во время Столетней войны и особенно серьезно в Религиозных войнах. С тех пор значение Анже, несмотря на исключительно выгодное географическое положение, на трех рукавах Майен у ее впадения в Луару, непрерывно падает, и после Революции он производил впечатление спящего города.

Такова же была участь оставивших заметный след в истории Франции и расположенных выше Анже по течению Луары Сомюра и Тура. История Сомюра восходит к Х в., когда здесь, при впадении р. Туэ в Луару, возникло небольшое укрепление. Какое-то время за Сомюр шла борьба между графами Анжу и