— Но знаете, что произошло? Я выставил этот портрет на витрину. И вот приходит папа девочки и говорит, чтобы я снял ее. Почему?! Потому, — говорит он. — Ему неудобно: что люди могут подумать о его семье, если девочка так плачет! Так по-настоящему! Вы поняли? Вот какие это слезы! Посмотрите сами! Нет, вы посмотрите внимательно. А? А? — нетерпеливо спрашивал мастер.

Женщина подняла на него глаза.

— Вот так! — вдруг вскричал он. — Вот так! Я вас поймал! — фотограф хлопнул по ящику фотоаппарата. — Теперь вы никуда отсюда не денетесь!

— Что? — опомнилась женщина. — Ах вы хитрец!

— Что делать? — довольно улыбался и показывал зубы трех сортов мастер. — Не всех же веселить птичкой. А вы не хитрите на своей работе? Чтобы все было в ажуре? — Это была еще одна непозволительная его смелость, но женщина простила и ее. Об этом фотографе можно будет смешно рассказать сотрудникам…

— Хорошая история, — отозвался я.

— Но это, — заговорил другим тоном дядя Миша, — только первая ее половина. Вторая будет интереснее.

Голубь снова подошел к нам, но я отогнал его ногой.

— Ателье было недалеко от ее офиса, оттуда раздался еще один звонок и мастера позвали к тов., скажем, Афанасьеву, ее шефу. Фотограф поспешил в офис. И вот что тов. Афанасьев сказал мастеру:

— Ну, ты, Сема, герой! — Он почти со всеми евреями разговаривал на "ты", на сколько бы лет они ни были старше. — Сознайся, где это ты ее такое лицо откопал? — и показал фотографию вчерашней клиентки фотоателье. На фото женщина смотрела на заплаканную девочку, которой не было видно.

Тут Сема испугался, и я вам скажу, отчего. В его памяти свежа была история с американским газетчиком-фоторепортером, которая прошумела как-то по городу и ее еще помнили… Тот, уроженец Одессы, но уже лет тридцать житель Штатов, решил вернуться на родину. По этому поводу в Одессе была организована торжественная церемония. На вокзале возвращенца встречали хлебом-солью родственники, которых удалось разыскать, и те, кто знал его семью. Произносились речи, говорилось, что он не первый и не последний, кто покидает капиталистический мир ради мира социализма, что здесь он может наконец-то посвятить свою жизнь трудящемуся классу, ну и так далее.

Фоторепортер, еще не старый человек и дошлый газетчик-профессионал, был так же торжественно принят по распоряжению властей в местную газету. Через три дня празднований он явился к редактору.

— Я просмотрел все местные газеты и понял, чего им не хватает, — объявил он. — Я сделаю вам такой фоторепортаж, что вы ахнете. Мне нужно на него дня три-четыре.

Редактору ничего не оставалось, как согласиться.

Где пропадал новоявленный работник, было известно, наверно, только КГБ. И вот он является в кабинет редактора. Небритый, усталый, что называется, взмыленный, но — торжествующий. Швыряет шефу пачку фотографий. Сам плюхается в кресло, ноги чуть не на стол.

— Что это? — с некоторым страхом спрашивает редактор, которого эти три дня тоже изрядно потрепали, спрашивая, где пропадает возвращенец.

— Это увеличит тираж газеты вдвое! — кричит с американским акцентом новый репортер. — Сенсация! Я заработал полмиллиона! Газету будут рвать из рук!

— Что это? — с еще большим страхом спрашивает редактор и боится даже прикоснуться к фотографиям.

— Это три дня жены мэра города, то есть председателя горисполкома! Где она, с кем она, что покупает, чем интересуется, в каком доме исчезает на неопределеное время, кому улыбается, как выглядит на элитном пляже, кому звонит, на кого сердится… Я ползал под заборами, как индеец, я лазил по деревьям, как мальчишка, где я только не прятался, чтобы сделать эти снимки! Газету будут рвать из рук!

Шли 60-е годы прошлого, но так и не прошедшего для нас столетия…

…Через неделю беженец из капиталистического мира уезжал назад в Штаты. Провожающих было мало — почти никого из тех, кто встречал его совсем недавно. На лице дошлого американского газетчика были растерянность и недоумение. Он чего-то не понял в этой стране, какой-то малости, какой-то не учел детали — он, так желавший сделать ей приятное и полезное и послужить интересам трудящегося класса!..

— Так где ты ее такое лицо, понимаешь, раскопал? — допытывался тов. Афанасьев. — Что-то я не помню, чтобы она так при мне хоть раз выглядела!

— Я… нигде я его не раскопал, — лепетал взмокший от страха мастер, — она сидела в студии, все видели, а я снимал. Женщина… — фотограф развел руками.

— Женщина! Признайся — ты ее чем-то, понимаешь, спровоцировал? Я ведь знаю, ты умеешь. Ишь, нос-то лоснится!

— Честное слово…

— Ты вот что, — распорядился наконец тов. Афанасьев. — Ты ее пересними. И чтоб лицо было, — он показал, каким должно быть лицо его сотрудницы и даже словом подсказал: — со-от-вет-ству-ю-щим! А то, понимаешь, скажут — что это за артистка завелась у нас в кадрах, что, мол, здесь за киностудия!..

Дальше было все просто. Женщина позвонила в фотоателье, сказала, что придет.

— Милости просим..

Она заявляется:

— Здравствуйте.

— Здр… Проходите. Садитесь.

— Голову чуть прямее. Смотрите, пожалуйста, на мою руку. Хорошо. Снимаю.

Щелк.

— Еще раз…

Щелк.

— Снимки будут завтра.

— Спасибо. До свидания.

— До свдн… Следующий!..

Щелк!

Щелк!

Щелк!..

Целая стая голубей собралась возле нас: в отличие от других в парке Кольберта, мы были неподвижны. Только раз или два дядя Миша, изображая своего приятеля-фотографа, вздергивал руки.

Какой-то малыш въехал в стаю на велосипеде — голуби разом взлетели, суматошно хлопая крыльями.

ВСЕМУ ВИНОЙ КЛЕНОВЫЙ

ЛИСТ

Всему виной был, наверно, красный кленовый лист. Он слетел с дерева и планером стал писать широкую спираль осеннего водоворота; мы с дядей Мишей зачарованно следили за его полетом; снизившись, лист совершил классическую посадку у самых наших ног и замер.

— Вот и все, — сказал старик. — Но как красиво умер!

Ответить дяде Мише можно было только молчанием, и я помолчал, не сводя глаз с кленового листа.

— Я подумал как-то о себе, — продолжал говорить он, — что представляю собой все же некоторую ценность… — Я повернулся к нему, увидел знакомую лукавинку в глазах и приготовился слушать.

— Ценность, — повторил он. — Но только… для врачей. У меня столько хороших болячек, что на мне можно заработать миллионы, если я протяну еще десяток лет. "Вам какую? — спрошу я у доктора. — Вот эту? У вас хороший вкус… Завернуть?"

Рассказ "пошел", я принял удобную позу, я был весь внимание.

— Мысль эта — что я какая-то там ценность — покатилась как колесо, и я стал думать дальше. Но уже по делу. У нас в семье возникла проблема. Сын хочет сменить мебель (старая у него почти вся