— Нет, Тамара Игоревна, — я покачал головой. Удивление мое росло с каждой минутой. Я даже забыл на время о моей незнакомке с большой дороги. Потифарова-Вязигина интриговала меня не меньше, если не больше.

— Я директор гимназии, — поведала Вязигина.

Тут вошла, пыхтя, Матильда. От нее разило хлоркой. Матильда тащила самовар. Вязигина величественно махнула рукой, указывая на стол, куда Матильда не без облегчения плюхнула свою ношу. Затем настал черед круглого жостовского подноса с чашками, хрустальной вазочки с печеньем, блюдца с творогом и какого-то особенного сливового джема. Я испугался, что Матильда примется разливать чай: мне казалось, я никогда уже не избавлюсь от запаха хлорки; но Матильда только ухмыльнулась, блеснув железными зубами, и вышла, а чаем занялась сама хозяйка.

Руки Тамары Игоревны все же выдавали возраст — кожа была тонкая, сморщенная, с бледными пигментными пятнами. Массивное серебряное кольцо с крупным полудрагоценным камнем подчеркивало хрупкость пальцев.

— Расскажите теперь о себе, — предложила Вязигина.

— Собственно, у меня еще нет истории, — отозвался я. — Я рано потерял родителей, учился в университете, потом получил наследство — и вот сейчас знакомлюсь с соседями.

Вязигина подала мне чашку, наклонилась вперед и накрыла мою ладонь своей. Близко-близко я увидел ее слезливые глаза.

— Не уезжайте из Лембасово, — проговорила Вязигина. — Не продавайте имения. Останьтесь здесь. Что вам Петербург? Одни соблазны, глупости, карточная игра и разврат. Тем более что при продаже имения легко попасть на мошенников и разориться. Вы закончите свои дни в ночлежке, если решитесь на это.

Она отпустила меня, выпрямилась и удовлетворенно отхлебнула чай.

— Я вовсе не собирался… В моих намерениях совершенно не… — забормотал я, недоумевая, отчего Вязигиной пришла в голову столь неожиданная мысль.

Она покивала мне благосклонно.

— Что ж, вы еще молоды, — прибавила она снисходительно. — Скоро вы откроете для себя чудеса деревенской жизни.

— Скажите, Тамара Игоревна, — решился я наконец, — не знаете ли вы даму приблизительно ваших лет, которая имеет обыкновение гулять с компании очень молодого человека?

Не без удивления я увидел, что Вязигина вздрогнула и отставила чашку.

— Вы, конечно же, знакомы с нею? — повторил я. — Она, кажется, принадлежит к обществу.

— Где… где вы о ней слыхали? — голос Вязигиной задрожал.

— Собственно, даже не слыхал — я повстречал ее… их… когда ехал сюда.

И я описал Вязигиной мое дорожное приключение, особенно подчеркивая то обстоятельство, что разбойники при виде этой женщины поспешили скрыться.

— Вы не подошли к ней?

— Нет, я не успел… Она удалилась, не выразив ни малейшего желания вступать со мной в какие-либо разговоры, а навязывать свое общество я еще не научился.

— Умно, — сказал Вязигина и снова отпила чай. Она как будто немного успокоилась. — Что ж, это благое правило, быть может, спасло вам жизнь… — Она помолчала, как бы раздумывая, стоит ли рассказывать мне историю таинственной незнакомки. Наконец она заговорила: — Ее зовут Софья Думенская.

И опять замолчала.

— Кто она такая? — спросил я.

— Кто? — переспросила Вязигина. Она пожевала губами и вдруг с горячностью произнесла: — Да никто! Совсем никто, понимаете? Безродная сирота, которую подобрали на улице. Она была в услужении у старушки княжны Мышецкой. После смерти Мышецкой выяснилось, что княжна все свое имение отписала Софье. Этого никто не ожидал; многочисленная родня Мышецкой, все ее племянники с двоюродные внуками пытались отсудить имение обратно, но ничего не вышло. Оспорить завещание не удалось, и Софья сделалась полновластной хозяйкой усадьбы. У нее несколько арендаторов, которые исправно ей платят, так что живет она припеваючи.

— А Мышецкие?

— Несколько наиболее рьяных противников Софьи необъяснимым образом заболели и умерли. Да и прочие, надо сказать, как-то захирели. Все они не вылезают с курортов. Крутят там чахоточные романы.

— Может быть, это обычная судьба древнего рода, — предположил я. — Чем древнее род, тем больше в нем признаков вырождения.

Вязигина хмыкнула:

— А вы сами-то в это верите?

Я пожал плечами.

— Не знаю. Я ведь не принадлежу к древнему роду. И до сих пор не имел случая водить знакомства с таковыми.

Она покачала головой:

— Говорю вам, здесь очень нечисто дело. И потом, этот молодой человек, который неотлучно находится при Софье… Как вы думаете, как долго он с нею не расстается?

— Не знаю… Лет пять, быть может, — предположил я.

— Больше двадцати, — категорически отрезала Вязигина. — Понимаете, что это значит?

— Не вполне…

— Двадцать лет — двад-цать! — при Софье неотлучно находится юноша. Она с тех пор успела состариться, и, кстати, более, чем многие другие женщины ее возраста. Он же по-прежнему остается молодым… И все еще держится с ней как любовник, — прибавила Вязигина сквозь зубы.

— А они и в самом деле любовники? — заинтересовался я.

— Вас этот вопрос тоже занимает, как я погляжу? — Вязигина прищурилась. Должно быть, я покраснел, потому что она засмеялась: — Не смущайтесь, тема интригует многих. Пока Софья была в подходящих летах, никто особенно не удивлялся. Кстати, к ней неоднократно сватались, но всегда безуспешно. Угадываете подробности?

— Полагаю, отвергнутые женихи начинали болеть и скоро умирали? — предположил я.

Вязигина погрозила мне пальцем.

— Вы быстро учитесь и уже умеете делать правильные выводы. Да, всё обстояло именно так. Несколько молодых людей, соблазненных не столько наружностью Софьи, сколько немалым ее имуществом, настойчиво домогались ее руки, и все они плохо окончили свои дни. Что же, думаете, это случайность?

— Наоборот…

Она не дала мне завершить фразу.

— Да. И поэтому благоразумие требует избегать сколько-нибудь тесного общения с Софьей… Надеюсь, это вы уже сообразили?.. Некоторое время она путешествовала за границей, потом жила в Петербурге, а теперь вот возвратилась в Лембасово.

— Так вот почему Свинчаткин поспешил удалиться, едва лишь она показалась на дороге… — проговорил я.

— Не сомневаюсь, разбойник Матвей Свинчаткин наслышан о Софье… Как человек осмотрительный и неглупый, он не стал дожидаться даже намека с ее стороны и предпочел унести ноги.

Я был совершенно оглушен открывшимися мне новыми обстоятельствами и нуждался теперь в одиночестве, чтобы осмыслить их. Однако выходить на улицу мне не хотелось, поскольку я уже имел представление о местных грязях. Поэтому я молча пил чай и пытался вообразить, будто никакой Вязигиной поблизости нет, а я сижу один в комнатах.