– Ну, мы, по крайней мере, не деремся, так, легкие пинки в область души, – выпустила Фортуна ненастье дыма.

– Боремся со своим одиночеством.

– Некоторые борются с одиночеством размножением.

– Если ты про боксеров, то я не досмотрел, чем кончилось, иначе бы мясо сгорело, – улыбнулся я, доставая тарелки.

– Нет ничего сексуальнее запаха жареного мяса.

– Есть… Ты, – попытался я положить на тарелку котлету, но она выскользнула на плиту.

– Черт, они нас не любят, – удалось мне ее уложить со второй попытки.

– Кто?

– Котлеты.

– За что им любить нас, когда мы друг друга так сильно. К тому же мы их скоро съедим, а потом из зубов выковыривать будем остатки чьей-то заблудшей души.

Мы начали резать и жевать мясо, запивая красным вином. Все слова куда-то исчезли вдруг, будто у них тоже пришло время обеда.

– Что ты замолчала?

– О чем говорить, когда и так вкусно?

– Если тебе не о чем говорить, значит, ты недостаточно откровенна.

– Ладно, представь, что мы в кафе и только что познакомились.

– Я официант или шеф-повар?

– Вы, как хороший коктейль, – отхлебнула она из стекла. – Сколько ни пей, хочется повторить.

– Вы, как немое кино тридцатых, непонятное, искреннее, – крутил я в руках вилку. – Разговорить вас трудно.

– Я расхожусь после третьего, – посмотрела она пронзительно и осушила свой бокал.

– А это какой? – наполнил ей снова. Фортуна промолчала.

– Меня не напугать, – достал я сигарету и прикурил.

– Меня не остановить, – сделала она глубокий глоток.

– Вы, как фигура в Эрмитаже, из мрамора, созданная во имя… – Губы мои нарисовали ее имя в воздухе. – Шедевр, вас не утащить!

– Вы довольно смелы, – отодвинула она от себя стеклянную пустоту.

– Вы тоже, я хочу быть вашим поводом напиться, – налил еще ей и себе.

– Я наблюдала за вами и выделила из толпы, – повела она изумрудно кругом.

– Вы хищница, – не заметил я, как она расправилась с мясом.

– С некоторых пор жертвой быть легче, но не так интересно, – улыбнулась она жемчужно и широко. – А вы хищник, у вас было много женщин.

– У вас не было настоящих мужчин.

– Вся надежда на этот вечер, – оторвала она от стола красное и сделала еще глоток.

– Не люблю это слово, оно похоже на проститутку. – Я прикончил свой.

– Значит, я не ошиблась.

– Значит, готовы?

– То, что я готова, еще не значит, что съедобна.

– Сейчас попробую, – приблизил я к себе жену и поцеловал в жирные жаркие губы.

– Чем займемся? – спросила она после долгого поцелуя.

– Как чем? Любовью.

– А что больше нечем?

– Больше не с кем.

По парадной лестнице мы поднялись на второй этаж, благо потолок высоченный. Жалко было бы в холле великолепной люстры, под которой мы торжественно прошли верхом на лошадях.

– Как же здесь красиво! – уверенно держится в седле Белла. Из-под шляпы она поглядывает на меня, то и дело отрывая одну руку от уздечки, чтобы поправить волосы.

Я и сам под большим впечатлением, словно иной атлант, держу его на плечах. Был здесь раз сто, но въехать во дворец верхом – совсем другое дело. Про Юсуповский я мог говорить часами, в бытность студентом водил туда экскурсии. Полтора часа на осмотр, чудовищно мало для этой истории. Но у нас с Беллой и тех не было, Принц Альберт мог хватиться ее в любой момент. Благо, что были верхом.

Въезжаем в сад. Хочется нагнуться, чтобы не задеть ветви деревьев. Большая ротонда с куполообразным потолком создает ощущение сада, кругом над цветами снуют ангелочки, они собирают нектар любви.

– Небо, – воскликнула Белла.

– Море, – согласился я. Синяя гостиная, словно Поднебесная со встроенной резной мебелью. Белла поежилась от синей прохлады стен. В Зеленой гостиной ей заметно теплее. Зала пышет молодостью. Зелень проросла кругом. Посреди малахитовая шкатулка, где пылает страстью костер. Хочется внести свою лепту. Мы останавливаемся совсем близко к огню, от нечего делать, я начинаю рыться в карманах, доставая разные смятые чеки магазинов, разворачиваю их: Дикси, Карусель, Ашан, кефир, картошка, чай в пакетиках, руккола. «Безумно люблю эту траву…» Снова мну и бросаю куски бумаги в шикарный малахитовый камин. Они вспыхивают, превращая все цифры в пепел. Прожорливый огонь проглатывает бумажки как чипсы.

– Все? – смеясь спрашивает меня Белла. И не дождавшись ответа, уходит дальше. Я следом. Шаги наших лошадей гулким эхом разносятся по дворцу.

Огромная люстра освещает танцевальный зал. Оркестр играет Яна Тирсона. Мы спешиваемся, несмотря на цейтнот, я беру за талию Беллу, она прижимается ко мне всей своей грудью, слышу, как она дышит, чем она живет, каждый шаг ее сердца, всю кардиограмму его жизни, как она встает в семь утра, готовит завтрак, несколько дежурных фраз с мужем и едет на работу. Там ждут ее любимые мыши. Вечером снова Альберт. Несмотря на то что живет она с принцем, не чувствует себя принцессой. А ведь для женщины это так важно – чувствовать себя принцессой хотя бы иногда. Громко играет музыка, однако Алекс слышит, как сердце ее спешит в гости к его сердцу.

Они кружатся в объятиях танцевального зала, с мраморного камина слетают ангелочки и начинают кружиться вместе с ними. Кажется сама зала раскручивается, словно карусель, посреди дворца.

– Я знаю, тебе нужна свобода. Мне тоже она нужна. Всем она нужна. Где ее взять столько? Разве что развестись и клянчить ее у одиночества.

– А что, это мысль. Разведемся и будем раздавать ее даром.

– «Вечно молодые, вечно пьяные», как в той песне.

– У вечно молодых, вечно пьяных одна проблема – быстро стареют.

– Может, на мосты сегодня еще успеем?

– Поучимся разводиться?

– И сходиться.

Белла вжимается в меня еще сильнее:

– Ты знаешь, Алекс, я всю жизнь мечтала быть актрисой.

– Не проблема, будет тебе театр, – веду я за собой девушку, музыка за нами. Мы бежим в Домашний театр по той самой лестнице, которую Юсупов привез из Италии.

– Юсупов был очень влюбчив, однажды в парах итальянского Амароне в итальянской вилле, ему было так одиноко, что он влюбился в лестницу и решил увезти ее с собой, – вел непринужденную болтовню Алекс, придерживая под руку Беллу. – Хозяин виллы сказал, что лестница отдельно от здания не продается. Только с ансамблем. Юсупову ничего не оставалось, как купить дом. Представляете, Белла, из-за нескольких ступеней целый дом.