Итак, перед тем как ехать дальше, мне нужно отыскать хорошего часовщика. Со времени моего отъезда сердце у меня скрипит ненормально громко. Я хочу, чтобы его основательно отрегулировали: ведь мне предстоит найти маленькую певицу. Я просто обязан выполнить наказ Мадлен. И вот я звоню в дверь часовщика на бульваре Сен-Жермен. Пожилой, безупречно одетый господин спрашивает, что мне угодно.

— Починить часы…

— Они при вас?

— Да!

И я расстегиваю пиджак, а за ним рубашку.

— Я не врач, — сухо говорит он.

— А вы не могли бы взглянуть… ну хотя бы проверить, на месте ли все шестеренки?

— Я не врач, ты слышишь, я не врач!

Тон у него довольно-таки пренебрежительный, я же со своей стороны пытаюсь сохранять спокойствие. Он глядит на мои часы так, словно я предъявил ему какую-то мерзость.

— Я знаю, что вы не врач! Но это самые обыкновенные часы, их просто нужно иногда регулировать, чтобы они хорошо работали…

— Часы — это механическое устройство для измерения времени, и ничего более. Убирайся отсюда, дьявольское отродье! Прочь, или я вызову полицию!

Значит, снова все повторяется — совсем как в школе и с молодыми нарядными супружескими парами. И хотя мне давно знакомо это ощущение несправедливости, я никогда к нему не привыкну. Напротив, чем я старше, тем оно острее. В конце концов, это всего лишь дурацкие деревянные ходики — несколько шестеренок, позволяющих биться моему сердцу, и больше ничего!

У входа в часовую мастерскую красуются старинные металлические часы, украшенные множеством вычурных завитушек. Они напоминают своего владельца — так некоторые собаки бывают похожи на своих хозяев. Подойдя к двери, я наношу им мощный удар ногой, который сделал бы честь футболисту-профи. Часы кренятся набок, маятник с размаху бьется о стенки корпуса. В тот миг, когда я выбегаю на бульвар Сен-Жермен, за моей спиной слышится звон разбитого стекла. Просто удивительно, как этот звук облегчает мне душу!

Второй часовщик, лысый толстяк лет пятидесяти, проявляет большее понимание.

— Тебе нужно обратиться к господину Мельесу.[10]Он иллюзионист и большой выдумщик; я уверен, малыш, что он гораздо лучше меня сможет отрегулировать твою механику.

— Но мне требуется часовщик, а не фокусник!

— Некоторые часовщики бывают немножко фокусниками, а этот фокусник — немножко часовщик, как Робер-Уден,[11]у которого, кстати, Мельес купил театр, — говорит он с хитроватый усмешкой. — Сходи к нему и сошлись на меня, я уверен, что уж он-то быстро тебя починит.

Не могу понять, отчего этот добродушный господин не желает заняться мною лично, но его отношение к моим передрягам само по себе утешительно. Кроме того, меня воодушевляет перспектива знакомства с фокусником, который по совместительству еще и часовщик. Наверняка этот человек похож на Мадлен, а может, и вовсе окажется ее родственником.

Я перехожу на другой берег Сены; у меня дух захватывает при виде стройного силуэта огромного собора, а также пышных турнюров и шиньонов проходящих дам; я так верчу головой, что шея ноет. Этот город, с его булыжными мостовыми и белым куполом Сакре-Кёр на вершине холма, напоминает свадебный торт. Наконец добираюсь до Итальянского бульвара, где расположен знаменитый театр. Молодой человек, усатый, с живыми глазами, отворяет мне дверь.

— Здесь проживает фокусник?

— Который? — отвечает он вопросом на вопрос, словно загадку загадывает.

— Тот, кого зовут Жорж Мельес.

— Это я самый и есть.

Он двигается как автомат, его жесты резки и в то же время грациозны. Говорит он быстро, и его руки, словно пара восклицательных знаков, подчеркивают каждое слово. Но когда я выкладываю свою историю, он слушает очень внимательно. Особенно его заинтересовал мой вывод:

— Даже если эти часы служат мне сердцем, их отладка, о которой я вас прошу, не выходит за рамки обычной работы часовщика.

Часовщик, он же фокусник, открывает циферблат, обследует меня с помощью приборчика, позволяющего разглядеть мельчайшие детали, и умиляется так, словно перед его внутренним взором проходит собственное детство. Приведя в действие механизм, включающий кукушку, он выражает восхищение работой Мадлен.

— Но как это ты ухитрился погнуть часовую стрелку?

— Дело в том, что я влюблен, но ничего не смыслю в любви. И поэтому легко впадаю в гнев, ввязываюсь в драки, а иногда пытаюсь даже ускорить или задержать ход времени. Сильно я ее повредил?

Он смеется детским смехом, этот взрослый усач.

— Да нет, все работает прекрасно. Что же именно ты хочешь знать о любви?

— Вот, например, Докторша Мадлен, которая вставила мне в грудь эти часы, убеждена, что с искусственным сердцем влюбляться нельзя. Говорит, оно не выдержит такого эмоционального потрясения.

— Ах, вот как? Ладно… — Сощурившись, он задумчиво поглаживает подбородок. — Она-то может так думать… но ты ведь не обязан держаться того же мнения?

— Да, верно, я думаю иначе. Но когда я впервые увидел мою певицу, у меня вот здесь, под часами, будто взорвалось что-то. Шестеренки заскрипели, тиканье участилось. Я начал задыхаться, у меня подкосились ноги, все поплыло перед глазами.

— А тебе это было приятно?

— Ужасно приятно!

— Ага! Ну, так в чем же дело?

— Да в том, что я испугался: вдруг Мадлен права?

Жорж Мельес поглаживает усы, качает головой. Он подыскивает слова, как хирург, выбирающий нужный скальпель.

— Если будешь бояться причинить себе боль, то как раз тем самым и увеличишь шансы причинить себе боль. Возьми, к примеру, канатоходцев: неужели ты полагаешь, что они думают о том, как бы не упасть, проходя по натянутому канату? Нет, им нравится рисковать, они смакуют наслаждение, которое доставляет смертельная опасность. И если ты проживешь свою жизнь осторожничая, стараясь ничего не сломать, тебя ждет безнадежная, тоскливая скука, запомни это… Я не знаю ничего более веселого, чем безоглядная удаль! Ну-ка взгляни на себя в зеркало! При слове «удаль» у тебя загорелись глаза! Эх, да что говорить! Раз уж ты в свои четырнадцать лет решил проехать всю Европу в поисках девушки, значит, в тебе есть настоящая тяга к удальству, верно?

— Верно… Но, может, вы знаете какой-нибудь трюк, чтобы хоть чуточку укрепить мое сердце?

— Ну конечно знаю… Ты готов меня выслушать? Тогда слушай очень внимательно: единственный «трюк», как ты выразился, который позволит тебе завоевать женщину твоей мечты, — это как раз и есть твое сердце. Но не то механическое устройство, что вставили тебе в грудь при рождении. Я говорю о настоящем сердце, из плоти и крови, о том, что скрыто под часами, и бьется, и трепещет. Вот с каким сердцем ты должен действовать. Забудь о неполадках в своей механике, и они утратят для тебя всякое значение. Будь неосторожным, а главное — отдавай, отдавай себя безоглядно, не скупясь!