Он не стал ничего сообщать матери. Ни к чему ей лишние волнения и пересуды — мало ли что, все-таки больное сердце…

Но ей сообщили другие. Доброхотов хватает.

— Почему я узнаю об этом последней, дорогой? — вопрошала мать сурово, и Виктор отчетливо видел, как она на том конце провода презрительно кривит губы, любуясь своим отражением в роскошном зеркале. Внешностью мать напоминала Мэрилин Монро, несколько, правда, была тяжеловата на лицо; этакий выживший номенклатурный тип бывшей советской домоуправительницы. — Тем более мне сообщают об этом совершенно посторонние люди!

Ей осталось еще запричитать, брезгливо подумал Виктор. Но нет, мать никогда в жизни не причитала.

— Она что тебе, родная? — уныло ответил Виктор.

— А тебе — нет? — Мать подбавила в голос оскорбленного металла. — Пожалуй, если бы я сама не узнала всех деталей, ты меня и на похороны бы не позвал? Да?

Виктор решился отделаться от матери по-хорошему.

— Завтра! — отрезал он. — В три часа. Приходи, если хочешь. — И добавил: — Только ни к чему тебе…

Самой Нике ритуал ее собственных похорон наверняка бы понравился. Все действо — словно по строгому театральному сценарию. А больше всего ей пришлись бы по душе декорации. Море цветов, богатый черный гроб с многочисленными розовыми бантами и кружевными лентами, она вся в белом, а прекрасным контрастом к ее такому роскошному туалету — ритуальные служащие, облаченные в строгие черные костюмы и белые же перчатки.

Присутствующие — те тоже были разнаряжены соответственно этому торжественному событию. Странно, но все пришедшие на похороны люди хранили отпечаток какой-то четкой, контурной красоты — именно такой, какую Вероника любила при жизни.

— Сама виновата, — грубо бубнила себе под нос мать, стоя в ногах покойницы. Похоже, ее совсем не волновало то гнетущее впечатление, которое способны произвести на присутствующих эти жестокие слова. — Нечего было всякую дрянь глотать. — Она поправила кокетливую шляпку на голове. — А все-таки, сынок, тебе, пожалуй, стоило бы проронить хотя бы пару слез по ней.

Виктор поразился столь нелогичному потоку рассуждений: с каких это пор его черствая родительница предпочитает хлипкие сантименты гордому достоинству? Однако странности материнской мотивации стали ему тут же понятны: то тут, то там по всему кладбищу шныряли папарацци с волчьими физиономиями. Событие, что и говорить, из ряда вон: любовница известнейшего продюсера покончила с собой при довольно туманных обстоятельствах…

А теперь, выходит дело, перед ними надо еще и морду постную сделать?

— Ты же только что сказала: она сама виновата! — Виктор усмехнулся. — Чего ж теперь слезы лить?

— Перед людьми неудобно. — Этот многозначительный довод мать выдвинула со смиренным, мышиным выражением на дряблом лице. Она даже краешек гроба деликатно погладила — такие, смотрите-ка, нежные чувства к уходящему хорошему человеку…

— Перед какими еще людьми? — взвинтился Вик тор. — Да все они, если хочешь знать, все передо мной тут выслуживаются! Захочу, и эти твои люди через скакалочку будут прыгать — прямо здесь, на твоих глазах, перед гробом! Только бы мне угодить!

— А ее родственники? — не унималась мать. — Им ты скакалочку из чистого золота подашь? У них в глазах должны быть не только боль и сожаление, там еще и ненависть! Ты хоть представляешь, как они сейчас тебя ненавидят?

— Да нет у нее никого. — Виктор сразу сник. — Вероника сирота. Детдомовская она…

Сейчас, среди красивой, торжественной публики, Виктору стало пронзительно жаль Нику. Просто по-человечески. Совсем ведь молодая она еще, красивая, хоть и глуповатая, но все-таки забавная. В конце концов, ему когда-то было хорошо с ней. Жить бы да жить!

Виктор давно уже ни к кому не испытывал любви, ни к одной девушке. По крайней мере такой формы любви, при которой можно было, как в романе, броситься на край света, для него просто не существовало.

Есть любовь к родителям (Виктор вздрогнул, вспомнив о матери), к работе, друзьям. К Родине, наконец. И все. Список исчерпан. Такую установку он сделал для себя с тех пор, как его собственные мифы о большом светлом чувстве рассыпались в пыль и прах. И их ветер унес. Любовь — это из области детских сказок. Там — да! Любовь до гроба! Но мы-то живем на грешной земле! В нашей реальной жизни все банально и мерзко.

История — как из пошлого анекдота. Вернулся домой не вовремя, а Вика — в постели! С его приятелем! Омерзительный анекдот! Сам когда-то над такими смеялся громче всех!

Бывшая любовь всей его бывшей жизни. Бывший друг, который, как когда-то он думал, не предаст никогда. А тут — загляденье: голые, напуганные и… наглые.

«Значит, так, — сказал он, почувствовав вдруг невероятную усталость, будто не с бумажками целый день возился, а вагоны разгружал с цементом, — в темпе надели трусы — и марш отсюда. Оба!»

Желания убить их на месте преступления — а об этом гласят не только скверные анекдоты, но и умные книги — у Виктора не обнаружилось. Тоже мне, трагедия эпохи… Не было в нем склонности к пафосным фразам и наигранным жестам.

Изменила? Катись! Хотелось лишь отмыть квартиру.

Так он и сделал. На следующий же день позвонил в специальное агентство, нанял большую бригаду и заказал основательный ремонт. Старую мебель выбросил, новую — купил.

Мать на это только и сказала: «Блажь дурака!»

Ну и пусть. Зато нет больше ощущения, что входишь не к себе домой, а в грязный бордель, где все замарано смрадным дыханием предателей, где стены были свидетелями мухоморных стонов и шакальего смеха.

Между прочим, тогда еще Виктор не был миллионером. Однако с тех пор у него появилось гораздо больше времени, которое он полностью посвятил работе, работе, работе… Таким вот нездоровым усердием он и добился вскоре всего того, что имел сегодня. Своей работой он заполнял свинцовую душевную пустоту, поселившуюся в нем после ухода большой любви, заглушал колющую боль. Ни минутки свободной он не оставлял себе, делал все, чтобы не было у него соблазна вспоминать произошедшее, искать причины, винить себя.

«Ни за что не стану изводить себя самокопанием. Аутомазохизм нынче не в моде. Измена и любовь отныне — как близнецы. Все на одно лицо…»

— Пусть бедняки утешают себя выдумками о любви, — часто говорил Виктор. — Этим они компенсируют свою неспособность к настоящей работе, свою лень маскируют…

Недавно он видел ее. Случайно. Ехал по городу на машине, попал в пробку. Вика шла по улице, нагруженная двумя тяжеленными сумками. Что-то екнуло в груди, стало трудно дышать.

Приехав на работу, Виктор вызвал начальника службы безопасности и дал тому задание разузнать все о Виктории и о бывшем своем дружке. На следующий день у него на столе лежало целое личное «дело», а к нему — увесистая пачка фото.

Она — учительница, преподает в начальных классах, возится с малышней, утирает сопливые носы, учит их уму-разуму и получает гроши. Ей нет еще тридцати пяти, но она очень смахивает на измызганную жизнью бабеху неопределенного возраста.