внизу

Мимо шла Бланш. У меня было только два пациента, и я ждал, когда пришлют результаты анализов третьего. Перед входом в “скорую” мы покурили пять минут, потом выпили бескофеиновой бурды.

– И что все это значит? Ты рассказывал ей о нас?

– Не о нас. – Я растопырил руки, словно охватывая здание целиком. – Обо всем этом. И вот как я до этого додумался: вспомнил про мадам Орфей.

– Мадам Орфей?

Было холодно, мы прыгали с ножки на ножку, чтобы не дрожать. Ненавижу зиму.

– В прошлом году, помнишь, я стажировался в паллиативном лечении. В отделении я познакомился с мадам Орфей, писательницей. Она сочиняла романы, эссе, сценарии драм и боевиков. Она каждый день навещала больную подругу. Последняя стадия. Мадам Орфей помогала подруге тем, что умела делать лучше всего: она ей писала. Про новости, погоду, планету, которая крутится у людей под ногами. Описывала толпу на улице, лица, толстые животы, полуголых мужиков с татуировками, манифестантов, старушек, которые поливают цветы на балконе и кормят кошек. Она рассказывала о женщинах в юбках и женщинах в строгих костюмах, о беременных, о жизни внутри другой жизни, о детях и о мороженом, тающем у них во рту. Она говорила о ярко-желтом цвете лимонов, о бледно-зеленой мякоти вокруг гладкой косточки авокадо, о голубизне неба.

И о небе! Она часто упоминала о небе.

Однажды она сказала подруге:

– Небо может сотворить все: снег, солнце, луну, звезды, град, летнюю грозу, зимнюю бурю…

Она клялась ей, что небо интереснее, чем кино, красивее, чем собор. Потому что там всем управляет женщина, и занимается она абсолютно всем: создает звуки, цвета, ветер, а также присматривает за детишками, у которых родители в трауре.

Мадам Орфей писала для своей прикованной к постели подруги о том, как живет мир за окном. Подруга жадно читала. Читала о желтых лимонах, о бабушках на балконе, о растаявшем клубничном мороженом, стекающем по пальчикам маленьких лакомок.

Потом зрение больной ухудшилось. Когда она не смогла читать, мадам Орфей стала ей рисовать. Рисовала манифестантов на улицах, юбки с оборками на летнем ветру, беременных женщин, жизнь, которая приходит на место жизни исчезающей.

Когда подруга уже не могла рассмотреть ее рисунки, мадам Орфей начала читать ей вслух.

– Передать не могу, как меня растрогала эта история…

Между нашими губами было всего каких-нибудь двадцать сантиметров. Повисло неловкое молчание. Бланш нашла в себе смелость подбить пролетевшего поблизости ангела:

– Истории сочинять я совсем не умею, ничего в голову не приходит. И о чем, по-твоему, мне с ней говорить?

– Главное – сохранить связь.

– Мне что, говорить с ней о мороженом и мужиках с татуировками?

– Нет! Расскажи ей о том, что мы здесь делаем. О жизни в больнице. Это ей будет интересно.

Бланш засомневалась, получится ли у нее. У меня в рукаве был припрятан джокер. Я вытащил записную книжку.

– Я сделал как мадам Орфей. Всю ночь записывал больничные хроники. Пороешься тут и прочтешь. Что бы ни случилось, читай. А я скоро приду… – И добавил: – Многие случаи очень смешные: боюсь, я уморю ее скорее, чем болезнь.

Она ушла, держа мою записную книжку в руке. Бланш очень женственна. У нее тот тип женственности, от которого топорщатся штаны у старшеклассников. Из нее вышла бы учительница: облегающий костюм, суровый тон. Но она стала врачом и теперь использует свой эротический потенциал для укрощения пациентов, которые не желают лечиться:

– Нехорошо, ваш уровень холестерина мне не нравится, совсем не нравится, да, холестерин у вас плохой…

– Я сяду на диету, мадам.

– Не мадам, а доктор.

– Я сяду на диету, доктор.

Пациент произносил слово “доктор”, как голодный, захлебываясь слюной, рассказывает о “филе перепелки с фисташками под соусом из груши в карамели”.

Хорошо, когда сексапильность приносит пользу обществу.

Около 13 часов,

внизу

Фроттис принимала супружескую пару. Мадам и месье Фер. Двадцать семь и двадцать восемь лет.

У нее: боли в области брюшины и таза.

У него: симптомы СЕРЬЕЗНЕЙШЕГО дефицита витаминов, причем, похоже, с самого раннего детства.

Фроттис задавала вопросы, выясняя возможность беременности.

– Вы принимаете противозачаточные?

– Да.

Ее спутник, выступив вперед, произнес укоризненно:

– Она относится к этому недостаточно серьезно.

Мадам Фер взглянула на него презрительно.

– Что? Ты и правда недостаточно серьезна! Вот почему, когда она забывает, принимаю я.

– Что принимаете? – осведомилась Фроттис.

– Как что? Таблетку.

Фроттис решила, что ослышалась:

– Вы принимаете ТАБЛЕТКУ? Прямо кладете в рот и глотаете?

Месье Фер посмотрел на Фроттис снисходительно, как на первоклашку.

– Ну да, кладу в рот и глотаю! Это ж не свечи!

Мое личное мнение: бороться с дефицитом витаминов нужно в любом возрасте… Хотя подобные пациенты, должен признаться, нам нравятся: они снимают усталость.

Рассказывая об этих пациентах, Фроттис со всей силы хлопнула себя ладонью по лбу. Два раза – хлоп-хлоп! Когда она прицелилась в третий раз, я перехватил руку. Так недолго себя и оглушить.

Лекарственный препарат – штука опасная: неправильно примешь – и заболеешь, или умрешь, или забеременеешь…

Для того и существуют инструкции, и “Способ применения” – это способ применения, а не мятая бумажка.

Лицо моей коллеги выражало полное отчаяние.

Фроттис… При нашей первой встрече она протянула мне руку:

– Меня зовут Леа.

Она произнесла это так, словно объявила, что она – Барак Обама.

Через несколько дней я понял, что ее имя – это недоразумение. На иврите оно означает “утомленная”. Фроттис никогда не уставала. Как океан, который бесполезно спрашивать, не устал ли он разбивать волны о берег.

Свое прозвище она получила при очень забавных обстоятельствах. Поскольку обстоятельства эти действительно забавные, я не буду о них распространяться…

Я предупредил ее:

– Посмотрю пациентку из четвертого бокса и пойду передохну.

В отделении “скорой” пациентов помещают в боксы. Ненавижу это слово, из-за него мне кажется, будто я работаю ветеринаром и у меня конюшня, куда привозят больных лошадей. Лучше бы это помещение называли ложей и пациенты были бы актерами, а не зрителями.