Решив выразить свое мнение, полковник заорал:

— Я вам не старый козел!

— Понятно, что вы имели в виду, — сказал чей-то голос на лестнице.

Дверь приоткрылась, и в щели возникла хозяйкина голова, проворковавшая в темноту:

— Не бузите! Давайте баиньки, как хороший мальчик!

— Я вам не мальчик! Сами же меня разбудили, когда вверх-вниз шлендали по лестнице! Ни о ком не думаете! Ну уж я не потерплю вашего хамства, ясно? И впредь обращаться ко мне «сэр»! Пшла вон!

— Фу, как нехорошо! Но у нас освободился катетер для старых неслухов, которые не умеют себя вести! — Хозяйка хлопнула дверью.

Крепко обложив все женское племя, полковник предался мрачным размышлениям о своем будущем, которое выглядело безрадостным и недолгим. А ведь когда-то он обладал изрядной властью. Давным-давно.

Уже засыпая, полковник прикинул тактический план по собственному освобождению из этой чертовой дыры, прежде чем старая кошелка предпримет атаку с катетером. Кажется, сын ее служил в каком-то полку. Человек подобной закалки должен почитать военных больше, нежели эту каргу, свою матушку. На милость Клариссы рассчитывать нечего — она четко дала понять: выбор лишь между «Последней вехой» и зловещим «Концом пути», где в иной день не продохнуть от кремационного чада.

Нет, Кларисса — пустой номер. Ясно как божий день: ее регулярные визиты никак не связаны с любовью. Точнее, с любовью к дядюшке.

Вот если б переправить записку служивому, тогда, возможно, он сумеет отсюда выбраться.

Утром Генри проснулся необычно рано и, наскоро заглотнув стандартный завтрак — мюсли, которые Ева считала весьма полезными, — вновь стал штудировать материалы по Первой мировой войне. К счастью, супруга еще нежилась в постели. Вероятно, Уилт так не радовался бы, если б знал, какие мрачные думы ее обуревают. Темные мысли о нем и леди Клариссе отступили, лишь когда в желто-лиловом халате она сошла в кухню и увидела мужа, уткнувшегося в книгу.

— Что читаем?

— Перечень решающих сражений Первой мировой войны, — ответил Уилт. — Лучше освежить их в памяти, прежде чем пытаться вдолбить этому щенку… как его?.. Эдварду Гэдсли. Не могу сказать, что чтение увлекает, — море крови. Но юному обормоту должно понравиться.

Ева лишь отмахнулась и стала готовить себе чай, а мужу кофе.

— Надеюсь, вечер твой удался, — язвительно сказала она, поставив чашку подальше от Уилта. — Поди, снова пьянствовал?

И впрямь, Уилт, изнуренный установками на поведение в «Песчаном доле» (не пить, не сквернословить, не тащить леди Клариссу в постель, а равно пресекать подобные попытки с ее стороны), пытался найти забвение в стакане. Вконец удрученный, он зашел к Питеру Брейнтри, и друзья отправились в «Утку и дракона», где на веранде прихлебывали пиво, глядя на проплывавшие по реке лодки.

— Что она такое, эта леди Кларисса? — спросил Питер.

— Пинтами глушит коктейль, точно воду. Похоже, алкоголичка… во всяком случае, такое сложилось впечатление. Строила глазки, не удивлюсь, если имеет любовника. Однако заводить шашни с ней определенно не собираюсь. И дело вовсе не в Еве, которую интересуют лишь мои полторы тысячи в неделю за просвещение болвана.

Пробыв в пабе ровно столько, чтобы супруга уже отправилась на боковую, Уилт, почти трезвый, вернулся домой.

Допив чай, Ева покинула кухню, и Генри сосредоточился на книге, однако через пару минут испуганно вздрогнул, когда жена вновь появилась, но уже в прозрачном пеньюаре, сквозь который просвечивали ярко-алые трусы. Свои намерения, и без того не вызывавшие сомнений, она облекла в слова:

— Я тут подумала и пришла к выводу, что самое время нам слегка пошалить.

От подобного эвфемизма Уилта передернуло.

— Если ты подразумеваешь интимную близость… — начал он, но Ева перебила:

— Разумеется. Уже бог знает сколько времени у нас ничего не было, а в имении случай вряд ли подвернется. Кроме того, с нами будут девочки…

— …а твои громогласные команды не оставят сомнений в мероприятии, — врезался Уилт. — Хотя это не имеет значения. В постельных делах они разбираются лучше меня. Ты что, не слышала Эммелину? Однако я провел бессонную ночь и совершенно измочален. У меня не встанет, даже если б накатила охота, которой напрочь нет.

— Интересно, что ж тебя так «измочалило»? Может, одинокие ночевки в гостевой? Мэвис Моттрэм считает, что если нормальный мужчина долго не спит с женщиной, то он наверняка себе помогает. Хотя к тебе неприменимо слово «нормальный». Могу обрадовать: в поддержку твоей эрекции Мэвис снабдила нас виагрой. Да, в прошлый раз не сработало, потому что доза была…

— Что? Виагра? Еще не хватало ослепнуть! — Глядя на Евины пламенеющие трусы, Уилт почти жалел, что он зрячий.

— Чего ты мелешь?

— А ты не знаешь? В газетах писали! В Штатах ослепла куча мужиков, принимавших виагру.

— Не может быть. Значит, тоже мастурбировали.

— Господи боже мой! Неужто думаешь, что я…

— Конечно. И не сомневаюсь.

В отчаянии Уилт закатил глаза:

— Тогда почему я не ослеп? Либо дрочу и не слепну, либо не слепну, потому что не дрочу. Что выбираешь?

— Значит, не все мужики… — Ева уже запуталась, в чем обвиняет Уилта.

— Но как правило, да? Выходит, большинство слепцов с тростями и собаками-поводырями — онанисты?

— Разумеется, нет! И прекрати похабничать, сколько раз говорить?

— А ты не проверяла — может, у них ладони волосатые?

— Нет… Зачем?

— Потому что это еще одна древняя байка, состряпанная идиотками вроде тебя и Мэвис Моттрэм. Испробуй на моем ученике. В школе мы потешались над малышней — мол, если рукоблудить, ладони оволосеют. И дурачки сразу смотрели на свои руки.

— Видно, ты учился в какой-то особенной школе.

— Все школы особенные. Если учесть, сколько придурков они выпускают. — Прежде чем Ева нашлась с ответом, Уилт рванул к входной двери. — Я в Техноколледж, где тишина и покой. А ты вообрази себя членом кружка «Умелые руки». Твои огненные трусы просто молят об этом.

К смыслу последней реплики Ева пробилась минут через десять, когда Уилт, жмурясь на солнышко, уже пил чай возле сарайчика старины Ковердейла.

— Бывает, что потянет на бабу? — спросил он приятеля.

— Не, я уж давно завязал. Пустая трата времени. Кроме того, женушка моя у любого отобьет всякую охоту. Ее возжелает лишь сексуальный маньяк, да и тот потом раскается.

— Не продолжай, — взмолился Уилт. — Моя по дому разгуливает в трусах, которые навеки угомонят даже изголодавшегося насильника. Напяливает эту хрень, когда желает, как она выражается, «пошалить».