– Горюхин-то, слыхали?

– А что такое?

– Ну как же. Останавливает его вахтерша: «Молодой человек, здесь женское общежитие! Вы, собственно, к кому?» – «А вы к кому посоветуете?»

Валюша смущена, но кроме меня и Макса, ради нее рассказавшего этот анекдот, никто ничего не заметил. А Шершеневич как ни в чем не бывало наливает ей водочки, и она машинально выпивает, забыв о недавнем конфузе. Если было о чем забывать.

– Как ты это провернул? – пристал я к нему после вечеринки.

– Ты о чем?

– Ладно тебе. Твоя тайна – моя тайна.

– Я провернул? Ты видел, как она, падая, в меня вцепилась? Я уж думал – всё! Спасибо, до ванной утерпела.

– Погоди. Ей ведь было плохо?

– Плохо было мне. Синяки видишь? Это твоя Валюша.

– Ну ты и жук!

– Да я, старик, не жалуюсь. Ты как-то сказал правильную вещь: они натирают это место сухой горчицей.

– Я пошутил.

– Не знаю, не знаю.

С ним надо было держать ухо востро. Он мог вас поймать даже не на слове, на тайной мысли! Эмпатия, помните? Чего стоит хотя бы эта история с американкой. Джэнет Пруденс, аспирантка, приехала в Союз на стажировку, чтобы лучше вникнуть в тонкости советского права. Все сняли перед ней шляпу – разбираться в том, чего нет в природе! И это при рубенсовском заде и поступи морского пехотинца! Не стану лукавить, увидев ее в студенческой общаге на танцах, я испытал чувство, сравнимое только с первой затяжкой в третьем классе. Перехватив мой взгляд, Шершеневич подмигнул: вперед, гардемарины! Я вяло отмахнулся. Она разрядила бы в меня шестизарядный кольт, прежде чем я успел бы конспективно изложить ей преимущества советского образа жизни. Но кое-кто думал иначе. Через полчаса мы сидели у нее в комнате, и Джэнет простуженным фельдъегерским баском выводила под гитару:

An old woman gave us shelter,

Kept us hidden in the garret

When the soldiers came…

С учетом вероятных «жучков» Макс шпрехал по-английски, я по-английски отмалчивался. «Белая лошадь» стучала горячим копытом в висок. «А правда, что в России занимаются любовью, так же как моются в бане, по субботам?» – зарокотала американка, подтягивая колки. И, не рассчитывая на ответ, рассказала, как ее Симур ходит к ней в ночное (Нью-Йорк – Бостон, чартерный рейс). У них полное равенство: сегодня она его ведет в ресторан, завтра он ее, жена изменила, муж изменил, так и записано в брачном контракте, и никаких обид. Она расставила ноги пошире, то ли помогая гитаре угнездиться поудобнее, то ли иллюстрируя один из пунктов брачного контракта. Макс, разливая виски, проигнорировал мой стакан, но я твердо решил: пересижу!

В два часа ночи, с кашей во рту и зубной щеткой в руке, Джэнет скомандовала баиньки. Не дожидаясь уточнения, я быстро залез под одеяло. Макс сидел на стуле, катая между ладоней стакан с янтарной каплей. Джэнет вышла из ванной в короткой атласной комбинации цвета металлик, черном капроне и все тех же ботинках морского пехотинца сорок четвертого размера. Более аппетитной «дорожки», чем та, сквозь которую просвечивала американская ляжка, я в жизни своей не видывал. Увы, напрасно я грел для нее постель. Даже не глядя в мою сторону, она расстегнула Максу штаны и уверенно села, как байкерша в седло. Она и дальше действовала так, как если бы под ней был мотоцикл. Наваливалась всем телом, откидывалась назад, зажимала коленями. Полное самообслуживание. А что она при этом несла! Какие слова, какое богатство оттенков! Теперь вы знаете, кому я обязан профессии переводчика. Страдал ли я в эти минуты? Я был слишком озабочен сохранностью его ходовой части, чтобы разбираться в своих чувствах. Всякий раз, когда бедный Макс тихо охал на кочках, я думал: «всё». Но бог миловал. В четвертом часу, отработав за двоих, взмокшая, уставшая, Джэнет слезла с мотоцикла и неожиданно деловым тоном объявила, что предпочитает спать одна. Я оделся прежде, чем она закончила фразу.

– Не знаю, как ты, а я предпочитаю чешуекрылых. – Мы ловили на морозе такси, согреваясь родной речью. Шершеневич вздохнул. – Согласись, есть в нас что-то механистичное. Во всем, даже в постели, человек ведет себя с позиций знания. Надо сделать то-то и то-то, чтобы достичь оргазма. Или довести до него партнера. Индийский метод, арабский метод. Мы разучились просто любить. Мы отрабатываем номер. Посмотри на какую-нибудь Жучку. Она даже не знает, кто к ней пристроился сзади! Она не прочла ни одной книжки, не изучала никаких позиций…

– Ей доступна только одна позиция.

– Я не об этом. Когда ты даешь Жучке кусок колбасы, она не думает: «Эту колбасу сделали на Микояновском заводе». В период «охоты» она не говорит себе: «А ведь я никогда не занималась этим в ванной!» Жучка отдается не Шарику, а природе. Отсюда результат – гарантированная совместимость.

– Можно подумать, это я толкнул тебя к ней в объятья.

– В объятья меня толкает рок, тот самый, из-за которого папа с мамой к утру получат своего единственного сына в свежемороженом виде. Хотя, рассуждая метафизически…

Окончания этого пассажа я не дослушал, так как меня сморило в такси где-то между 2-й Фрунзенской и Крымским мостом. Да и что нового может сказать Макс, чего не знал бы я, Максим Шершеневич? Эти разборки сам с собой я веду не один год, и уже порядком от них устал. Но как еще, без Макса, могу я наглядно показать эту раздвоенность, на которую я, да разве только я, все мы обречены, как отлетавший свое мотылек на распялке? Так и видишь себя Бонапартом, опрокидывающим женщин на своем пути, как легкие кегли, но первый же встречный взгляд бросает тебя в жар. Уединился я тогда в ванной комнате с Валюшей, словно невзначай упавшей мне на руки, или печально проводил ее глазами, так и не решившись на авантюру? Уложил-таки в койку бравую американку или все ограничилось киношной фантазией? Не стану лишать вас удовольствия поиграть в «верю – не верю». И, может быть, мне простится эта невинная шалость.

Нонна хорошо запомнила своего первого клиента. Это был немец, довольно бойко говоривший по-русски. В наши края он наезжал по делам, связанным с пушниной, и, в отличие от Нонны, в России чувствовал себя как дома. Он изъездил страну вдоль и поперек, везде был вхож, со всеми на ты, и за ужином рассказывал байки, не стесняясь выставлять себя в смешном свете. Откровение: за разговорами они с Людвигом провели больше времени, чем в постели! Очевидно, немцу не с кем было в тот вечер поговорить. Заплатил он за это сомнительное удовольствие по-королевски. Нонна волновалась, как перед школьным балом. Несмотря на подробный инструктаж, начала она с грубейшей ошибки – не потребовала денег вперед. Людвиг понял, с кем имеет дело, и не стал форсировать события. А вторую ошибку, на радостях, что все так славно вышло, она совершила, покидая гостиницу. Она еще не успела вызвать лифт, как ее окликнула коридорная, приносившая им в номер ликер и кофе, и вместо вопроса выдвинула ящик стола. Нонна покраснела до корней волос и, порывшись в сумочке, положила в ящик новенькую купюру, как ее учила более опытная подруга.