Олеся шла, как царица. Голая царица! Против воли усмехнулась подобному сравнению. Она еще не оделась, как между ними завязалась дружеская беседа. Я с ужасом поняла, что обо мне забыли. Мужчина перестал смотреть в мою сторону, полностью сосредоточившись на прелестях Олеси. Мелькнула шальная мысль, может выскочить быстренько, пока он занят созерцанием? Но я ее тут же отбросила. Он стоял в аккурат рядом с моими вещами, проскочить незаметно не получится.

— Люсь, выходи, если не хочешь замерзнуть окончательно, — крикнула мне Олеся. — Как видишь, от этого не умирают. — Она демонстративно обвела себя глазами и руками, в качестве доказательства целостности.

— Олесь, пусть он хоть отвернется, — попросила я, слыша, как умоляюще звучит мой голос, и, чувствуя, как начинают трястись губы от приступа жалости к себе.

Олеся опять вступила в переговоры, все время кивая и показывая в мою сторону. Я решила, что если выживу, убью сначала ее, а потом ее драгоценного Серхио. Пусть встречаются на небесах, злыдни такие. Третьим трупом станет незнакомец, если я рискну с ним еще когда-нибудь встретиться.

Наконец, он нехотя отвернулся, кинув на меня взгляд, выражение которого я не смогла разглядеть.

— Выходи уже, несчастная, — крикнула Олеся. — Я уговорила его не смотреть на тебя, стеснительная ты наша.

От долгого стояния практически неподвижно я так замерзла, что ноги плохо слушались, пока я ползла к берегу. Все время я буравила брюнетистый затылок мужчины, опасаясь, что он развернется. Он не потрудился отойти от моих вещей, и мне предстояло подойти к нему чуть ли не вплотную. Олеся смотрела на меня, тихонько посмеиваясь, на что я старалась не обращать внимания, сосредоточившись на полотенце, которое все приближалось.

Наконец, я подобралась к своим вещам и собралась нагнуться за полотенцем. В этот момент мужчина повернулся. Я заметила насмешку в сине-серых глазах и перестала дышать на то мгновение, что его взгляд скользил по моему телу. Краска стыда и ужаса залила лицо. Как сквозь туман, который заволок уши, я услышала гомерический хохот Олеси.

Все длилось не дольше секунды. Я резко нагнулась и схватила полотенце, закрывшись им, как стеной. Кровь пульсировала в висках, мешая видеть и слышать нормально. Мужчина отвернулся и что-то сказал Олесе, на что она разулыбалась еще шире. На меня он больше не смотрел, развернулся и пошел с пляжа.

— Какой симпатичный, — сказала Олеся ему в след. — Он пригласил нас еще загорать и купаться на его пляже. — Это она уже сказала мне.

— Иди к черту! — буркнула я, облачаясь в парэо прямо на влажную кожу. Давно я себя не чувствовала настолько противно и униженно. Как будто вывалялась в грязи.

— Я-то тут причем? — возмутилась подруга.

— Иди к черту! — повторила я и пошла вперед, не глядя на нее, понимая, что такая реакция не что иное, как попытка сорвать злобу.

Я неслась домой, словно мне на спину приделали пропеллер. Слышала, как чертыхается Олеся, спотыкаясь о камни. Плевать хотела! Даже не собиралась оборачиваться и ждать ее, когда поняла, что та сильно отстала. Дом манил, как спасительное убежище. От всех! И прежде всего, от собственного стыда, который безостановочно пульсировал в голове.

Залетев в дом, первым делом отправилась в ванную и с полчаса отмокала под горячим душем, смывая позор. Так противно я себя, по-моему, еще ни разу не чувствовала. Подумать только, этот урод рассматривал меня голой! Подлец! Решил, что раз пляж его, то вести себя можно, как угодно. А то, что не все такие, как эта недоделанная Мерлин, не подумал? Постоянно прокручивала в голове момент, когда он обернулся, и каждый раз снова переживала состояние панического ужаса. Никак не могла отвлечься и думать о другом. Унижение и злость грызли изнутри.

Если бы не острая потребность выпить горячего, чтобы и изнутри согреть заледеневшие внутренности, я бы прямиком отправилась спать после ванной. Только так я могла бы не думать о недавних событиях, надеясь, что к утру воспоминания притупятся. Но, пить хотелось ужасно, и я решила, что потерплю еще несколько минут.

Олеся сидела на кухне с ногами в плетеном кресле, грызла печенья, оставшиеся еще с дороги, и прихлебывала из маленькой чашки.

— Я тут нашла молотый кофе и заварила, — затараторила она, едва увидев меня. — Присоединяйся.

Я не удостоила ее даже взглядом. Сосредоточилась на поисках заварки. Не может же быть, чтобы у деда ее не было. Чай пьют все, значит где-то есть сырье для его приготовления. Я сосредоточенно открывала каждый шкафчик, заглядывала под крышки всех емкостей подряд, большинство из которых пустовали.

— Заварка внизу, прямо перед тобой, — спокойно проговорила Олеся. — В металлической банке с жар-птицами.

Я заметила большую прямоугольную банку с откидывающейся крышкой. Жар-птицами она назвала павлинов, изображенных гуляющими в райском саду. Даже тут кусочек живописи. Видно дед считал себя большим ее ценителем. Я почувствовала, как душа начинает оттаивать. Появилась зарождающаяся симпатия к человеку, о существовании которого еще совсем недавно даже не подозревала. Захотелось узнать, как он жил, чем интересовался, какой он, вообще, был?

Насыпала заварки в чашку и залила кипятком. Добавила сахару и устроилась в пустующем плетеном кресле, напротив Олеси. Чувствовала, как злость постепенно улетучивается. Спасибо деду — мысли о нем помогли осознать, что злиться на Олесю в данной ситуации глупо.

— Ты бы хоть отцедила. — Олеся подвинула ко мне пакет с печеньем. — Будешь давиться чайными хлопьями?

— И так сойдет. Зато, так крепче.

— Люсь, кончай дуться, а? Ничего же особенного не произошло. Подумаешь, увидели тебя голой. И что? Пусть ему будет стыдно…

— Олесь, — перебила я, в первый раз посмотрев не нее за вечер. — Давай не будем.

Она не выглядела извиняющейся или обиженной. Но в глазах подруги прочитала сочувствие. Видно поняла, как я себя ощущаю, и хотела исправить положение.

— Мне кажется, ты ему понравилась, — улыбнулась она. — Да и как может быть иначе…

— Олесь! — не выдержала и закричала. — Заткнись, а?! Я даже думать об этом не хочу, а ты продолжаешь трепаться!

— Все молчу, молчу. — Она подняла вверх руки, в знак капитуляции. — Чем завтра займемся? — попробовала сменить тему.

— Не знаю. Не хочу об этом думать.

Думать мне не хотелось ни о чем. Я пила обжигающий чай, сосредоточившись на этом процессе. Раздражение уступило место грусти. Наверное, это закономерно. Когда что-то злит, чего нельзя исправить, постепенно остается только сожалеть о коварных проделках судьбы. И, под шумок, подтягиваются другие грустные мысли, словно считают, что одной такой в моем сознании будет скучно.

— Давай завтра решим, что будем делать? — обратилась я к Олесе. Теперь уже начала опасаться, что она может обидеться на мое нежелание общаться. — Чего-то я так вымоталась за сегодняшний день, что хочу пораньше завалиться спать.