– Он не настроен на контакт, по-видимому, – шепотом произнесла Кассиопея. – Хорошо, я сейчас спрошу о том, о чем вы хотели. Скажи нам, пожалуйста… Сегодня ночью это был ты?

Блюдце не шевельнулось.

– Ночью во сне – это был ты?

Никакого ответа.

– А той, другой ночью, в другом сне?

Внезапно блюдце под ее рукой задергалось, начало метаться внутри круга, стрелка хаотично показывала на разные буквы. Вера Захаровна по своей профессиональной секретарской привычке даже на спиритическом сеансе не расставалась с блокнотом и ручкой. Следя за стрелкой, она лихорадочно записывала: Б, Е, Р, Е, Г, И, Т, Е, С, Ь…

– Берегитесь? – переспросила Кассиопея. – Ты советуешь нам беречься?

Нет ответа.

– Ты угрожаешь?

Блюдце метнулось вправо. Стрелка показала: «Да».

– Но почему? Мы сделали что-то не так?

Ответа не последовало. Они ждали. Кассиопея молчала, явно раздумывая – спросить ли еще или прекратить сеанс?

Внезапно блюдце под ее рукой двинулось по алфавитному кругу. Вера Захаровна снова взялась за карандаш: Я, Я, Я, Я… Э, Т, О, Я…

– Значит, это был ты? – голос Кассиопеи начал вибрировать.

Я, Я, Я, П, Р, И, Д, У… – выписывало блюдце.

– Ты придешь? Как твое имя? Мы хотим знать. Как твое имя?

Она спрашивала, а блюдце уже опять двигалось, двигалось. Вера Захаровна записывала, стараясь не упустить ничего.

Марина Андреевна смотрела на хаотичный набор букв. Голова ее кружилась. Ощущение было такое, словно она снова падает, падает, как во сне.

– Прекратите, ей плохо! – услышала она нервный крик Юлии, а потом…

Потом она сидела на стуле со смоченными висками перед распахнутой настежь дверью. Дышала, ощущая аромат духов Юлии, – за неимением уксуса та смочила ей виски своими «J’adorе». Тьма, в которую она окунулась на мгновение обморока, отступила.

– Мы прервали сеанс из-за вас, – тревожно сказала Кассиопея. – Это против всех правил. Это категорически нельзя было делать, но…

– Какая-то абракадабра, – Вера Захаровна поднесла близко к глазам написанные на бумаге буквы. – Л, И, Б, Х, А, Б, Е, Р – это бессмыслица.

Юлия забрала у нее текст.

– Л, И… Нет, ЛИБ… ЛИБХАБЕР. Знаете, если не обращать внимание на русские буквы, на написание, – сказала она, – то… «либхабер» по-немецки означает «любовник».

В спертый воздух комнаты с лестницы просочилось свежее дуновение. Огоньки свечей в выкованном тихогородскими кузнецами подсвечнике заплясали, заметались. Одна из свечей – средняя, оплывшая – погасла.

Серая ниточка дыма, бегущая вверх от обугленного фитиля, – вот и все, что осталось.

О том, чтобы спешно возвращаться в Москву из Парижа и ехать в какой-то там богом забытый Тихий Городок, Сергей Мещерский в тот так сумбурно начавшийся день после поездки в Брюссель всерьез и не помышлял. Мало ли что там болтал ему Фома с перепоя и больной головы.

Правда, вид приятеля отзывался в душе щемящей тревогой. Фома никогда еще во время своих окаянных загулов не выглядел так… так… Мещерский затруднялся подобрать точное слово. «Плохо выглядел» было бы слишком расплывчатым, аморфным определением. Этот взгляд, эта кривая гримаса – «Мою сестру убили. Ее убили там, в этом Тухлом Городке». В голосе Фомы – человека в общем-то доброго и открытого миру настежь – звучали ноты такой боли, такой ненависти, что Мещерскому невольно стало не по себе там, на этой самой улице Сен-Дени, которая клокотала, клубилась под окнами дешевенького, протертого до дыр дома свиданий.

А Париж оставался Парижем и ни черта не хотел знать о каких-то старых тайнах и драмах. Он не желал отпускать никого из своих объятий. И Мещерскому так не хотелось уезжать отсюда. Нет, нет, в тот так сумбурно начавшийся день он об этом всерьез даже и не думал, но…

В офисе на бульваре Мадлен, куда с таким трудом все же удалось после улицы Сен-Дени залучить Фому, Мещерский обнаружил в компьютере любопытнейший контракт одной из ведущих французских туристических фирм. В контракте черным по белому были прописаны обязательства на прием фирмой «Столичный географический клуб» и ее партнерами-соучредителями (вслед за Фомой Черкассом шла фамилия Мещерского) французских групп, купивших туры на речные круизы по Волго-Балту. В списке обычных туристических достопримечательностей маршрута, кроме Ярославля и Углича, Мещерский обнаружил и название «Тихий Городок». Более того, по этому самому городку Фомой был составлен и уже представлен зарубежным партнерам подробный бизнес-план. Там значились экскурсии по двум монастырям, осмотр города, выезды на природу на водохранилище, конные прогулки, участие в фестивалях «Богатырские забавы», «Мужицкие игрища», «Квасные посиделки», а также посещение фольклорной Глотовской ярмарки. Кроме этого, были обозначены еще и полеты на воздушном шаре во время фестиваля воздухоплавания и какая-то «банная фиеста».

На столе, к своему великому изумлению, Мещерский нашел два авиабилета «Эйр Франс» на Париж – Москва на сегодняшний вечер на рейс 22.45.

Спрашивать разъяснений у Фомы было поздно. Воспользовавшись деловым энтузиазмом Мещерского, быстрым росчерком пера подмахнув брюссельские контракты, он снова куда-то отчалил из офиса. Словно какой-то бес водил его по Парижу в тот день!

Мещерский весь день проторчал на бульваре Мадлен, занимаясь текущими делами. На авиабилеты он решил просто не обращать внимания – пока что. Однако в восемь вечера Фома позвонил ему сам, опять нетрезвый, и заплетающимся языком сказал: «Я сегодня улетаю. А ты?»

– Ты где сейчас? – сухо осведомился Мещерский.

– Рядышком, бар на углу рю Дюфо.

Вроде бы и фраза была вполне обычная – в духе Фомы, но Мещерскому отчего-то опять стало не по себе. Тон такой был… на Фому непохожий. Обычно это было всегда что-то в бравурно-гусарском духе: «Господа, по коням!», «Экипаж, взлетаем!», «Отдать швартовы!» А тут… Таким тоном бросают последнее «прости», перед тем как сунуть себе в рот дуло пистолета.

Мещерский отправился в бар на улицу Дюфо. С полдороги он вернулся, снова открыл офис и забрал со стола авиабилеты.

Черт подери этого Фому!

В аэропорт Шарль де Голль примчались на такси впритык, проторчали в длиннющей очереди на регистрацию на рейс. Прошли предполетный досмотр. Фома был зверски пьян, но старался держаться прямо. Он был бледен и заторможен. И стюардесса даже спросила его заботливо, не разобравшись: «Мсье плохо себя чувствует?» Но затем, ощутив исходящее от Фомы амбре, все, кажется, поняла, умница.

В воздухе Мещерский удивлялся самому себе. Он же не собирался покидать Париж! Как же так вышло, что вот он на борту «аэрбаса» и летит, летит рядом с Фомой в Москву, а там еще куда-то к дьяволу на кулички, в этот Тихий Городок. Надо было выяснить, поговорить. Расставить все точки над «i». Расспросить, наконец, поподробнее – что это за история с убитой сестрой и отчего Фома о ней за все годы их дружбы и делового партнерства даже не заикался?