— Как ваши дела сегодня? Все успели, что планировали? Может, кофе возьмёшь, или чай? Присоединишься ко мне?

Салютую ей своим стаканом с водой — кажется, сейчас она на кухне. За ее спиной вижу веселую, желто-фиолетовую плитку, а привычный шум-гам доносится издалека, из-за закрытых дверей.

— Да какой чай, какое кофе, ну что ты, Женечек? Я в туалет еле успела сходить, вот так, знаешь, чтоб посидеть, в телефон попялиться, — Оксана начинает нервно смеяться, потом вдруг спохватывается — а не сболтнула ли она лишнего. Молча покачиваю головой, взглядом дав ей понять, что между нами по-прежнему нет запретных тем, и она тут же добавляет:

— Я и сейчас там.

— Где — там?

— В туалете! — ее смех становится громче. — Спряталась от своих! Кухня у нас уже не прокатывает. Бабушка сказала, что это за дело, раз мать от детей закрывается. Хоть они и не против, чтоб я с тобой занимаюсь, типа все для тебя, Оксаночка… Но хотят, чтобы это происходило как-то само собой. В какое-то другое время, не семейное. Лучше ночью. Хотя, нет, ночью я должна спать, а то с детьми уставшая буду. И ладно девочки хоть уже взросленькие, на улицу можно отправить, во двор… А вот Никитка нет. Не сможет без меня. И сегодня все как сговорились. Лезут и лезут ко мне. Лезут и лезут.

— Ты не напоминала им, что к тебе нельзя заходить без стука?

— Какой стук, Женечка… — Оксана устало вздыхает. — Какой там стук. У нас двери давно закрывать не принято, считается, что… Мама занята!! Дайте маме хоть посрать спокойно! — вдруг прерываясь, кричит она с такой агрессией, что я вздрагиваю от неожиданности.

— Извиняюсь, Жень. Вот, видишь, только туалет и остался, куда стучат, и где мы закрываемся. А так — нет, всё на виду. Хотя, я сама детей к этому приучаю. Если только где двери закрыты и тишина — значит, кабздец. Уже что-то натворили. Так что пусть все открыто будет, так проще. Хорошему человеку, сама понимаешь, скрывать нечего. Вот только и спрятаться тоже — негде.

— Разве что в туалете, — не могу сдержать улыбку я, скрывая за ней горечь понимания, что рецидив у Оксаны всё-таки случится — еще месяц-два, и она вернётся к старому специалисту. Никакая поддерживающая терапия не сработает, когда дом — сплошной источник стресса.

— Да и в туалешке скоро нельзя будет. И тут меня достанут, шилопопики мои… Я дура, Жень, да?

— Почему же дура? Ты как можешь, пытаешься сохранить своё пространство и своё время, которое, я тебе не раз говорила…

— Не должна отдавать никому.

— Именно.

— Потому что у меня должно быть хоть что-то мое, да?

— Да, только твоё. Помнишь, как мы договаривались? Тебя нет. Ни для кого. Ни под каким предлогом. Ты просто исчезаешь. Раз! — негромко щёлкаю пальцами, — и всё. Как джин из лампы, оказываешься здесь даже против своей воли.

Главное, чтобы она не решила, что наши сеансы вредят семье. Тогда убедить ее в необходимости помощи, особенно клинической, у меня не получится.

— Ты думаешь, в этом есть толк? У меня… мне кажется у меня не выходит, Жень. Сколько мы с тобой уже стараемся?

— Восемь месяцев. Скоро будет год. И изменения есть, поверь мне.

— Та не знаю даже, какие там изменения. Но я тебе верю, верю. Раз говоришь, что толк есть, значит… есть. Вот только плохо у меня получается. Неудобно строить эти, как их… границы. Сразу себя такой эгоисткой чувствую, как будто у семьи что-то краду.

Вот оно — то самое, чего я опасаюсь больше всего. Любую попытку к самостоятельности Оксана воспринимает как угрозу целостности семьи. Говорить с ней на эту тему надо очень осторожно, любое мало-мальски двусмысленное слово способно вызвать протест и отказ от продолжения сессий. Поэтому я предпочитаю промолчать, отпивая из своего стакана с водой.

— Знаешь, вот я вроде все понимаю, то что ты мне говоришь — мама тоже человек, и все такое…

— Не мама. А Оксана. Оксана не только мама. Оксана — отдельная личность.

— Ох, Женечка, вот слушаю тебя — и мозгами согласна. Мало того, понимаю, что то, что я вся такая безотказная мамка, меня раз уже чуть до дурки не довело. Но меня так все называют, даже родители и Сашка — а что наша мама то, а что наша мама это…

— Оксана, помнишь, мы говорили — называя тебя мамой, они подсознательно так к тебе и относятся. Все. У тебя по факту не трое детей, а еще родители и муж. И все они тянут из тебя силы, заботу и внимание. Что до Саши… Напоминай ему почаще, как тебя зовут. Сама понимаешь, после роли мамы тяжело перейти в роль любовницы.

— Ой, да какой там любовницы! — машет рукой Оксана. — Ты квартиру нашу видела? На головах друг у друга сидим. Где нам тут всякие камастуры вытворять? Так, по-быстрому перепихунись в ванной раз в месяц, пока стиралка работает и все телек сморят. Тут уже до лампочки, кто ты — мама или любовница.

— Стиралка — это хорошо. Она вибрирует, — не могу удержаться от шутливого замечания я, и мы с Мариной, быстро зыркнув друг на друга, смеёмся в два голоса.

— Наша не просто вибрирует — она ходит! Так, что аж батареи трясутся! — игриво докладывает мне она, и я киваю в ответ, замечая, как ее нервозность сходит на нет.

— Видишь, какая у вас страсть. Гроза всем батареям.

— Ну, это да, могем, могем еще, — постреливая глазками и очаровательно краснея, Оксана, тем не менее, через секунду как-то гаснет, сворачивая разговор в другую тему. — Но это же не всегда так можно, Женечек. Да и каждый раз на стиралке, сама понимаешь… Не студенты уже. А так хочется иногда по-человечески, в кровати.

Говорить ей о том, что можно попытаться отселить родителей, я не буду — в этом была моя ошибка в самом начале. Причём такая, из-за которой Оксана чуть было не отказалась от работы со мной. Поэтому снова молчу, дав ей возможность выговориться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Тяжело это, Жень. Иногда такой загнанной лошадью чувствую себя… Коровой неповоротливой… А ты говоришь — любовница. Иногда как подумаю, в кого я превратилась — и злюсь и злюсь…

О, это я вижу. Это заметно и без слов.

— А что, если я просто разбаловалась? Что, если с жиру бешусь? Наши матери и бабки не с такими трудностями сталкивались, и никаких психологов у них не было, выдерживали как-то! Это я не к тому, что считаю тебя бесполезной, Женечка. Я бы без тебя чокнулась совсем, ты знаешь. Но если это я такая… дурная? Всем нормально, одна я не справляюсь.