– Рыжий сегодня в ударе… – громко, чтобы все услышали, сказал Махлин, еще не получивший свое за испорченные тапочки. И показал Генсу большой палец «с присыпочкой».

– Рыжий в этом ударе уже две недели, – угрюмо изрек Мишка-Дизель и покрутил указательным пальцем у виска. – Ударили пыльным мешком – и с приветом.

Мишка-Дизель девиц откровенно презирает. Но Ленка не какая-нибудь «Д-2С» (Доска два соска). За ней ходят даже парни из физкультурного. Это потому, что она почти мастер по гимнастике…

– Да, ничего чувиха, в порядке, – примирительно заключил Витька-Доктор, поворачиваясь к Сюне. – Сюня, когда ты ешь яблоко, не забывай, что у тебя есть друзья, которым тоже нужны витамины.

Витькой-Доктором его зовут потому, что он собирается стать врачом и даже подрабатывает в больнице санитаром.

– Слишком много друзей, – вздохнул Сюня.

Это был подходящий момент! Гене подошел, величественно и просто, как мушкетер в трофейном фильме «Опасное сходство», взял у Сюни это яблоко.

– Дама хочет кушать, а чемпионам абсолютно ничего не стоит потерпеть.

Тут у Сюни стал открываться рот, будто его двинули коленкой под дых, он хотел что-то изречь, но было поздно. Ленка, держа яблоко обеими руками, уже успела оттяпать добрую половину.

– Эй, кавалеры, поехали купаться!

Так она и заделалась их «дамой»…

6

Они поехали купаться на неизвестно откуда подвернувшейся колымаге. Пять чуваков и одна чувиха, как тогда говорили.

Телега с грохотом катила по булыжной мостовой к собору Петра и Павла, она тряслась на жестких кованых колесах с деревянными спицами, которые вихляли из стороны в сторону, готовые отвалиться, а когда они наскакивали на кромку тротуара, телега лихо подпрыгивала. Мальчишка-ездовой, обрадовавшись веселой компании, отчаянно засвистел, поднялся во весь рост и правил теперь стоя, одной рукой ухватившись за натянутые вожжи, а другой раскручивая кнут над крупом рванувшей лошади.

Внизу оставался город. Был ли этот город и тогда для него лучшим в мире, или так кажется только сейчас, Рыжюкас не знал.

Они все, конечно, мечтали отсюда уехать, но свой город они, пожалуй, любили.

Его узкие улочки с подворотнями, ободранными кузовами грузовиков, проползавших во дворы разбомбленных домов, недоразобранных пленными немцами. Стены стояли голыми изнутри, на них, как на планшетах, видна была планировка бывших квартир. В черных нишах и бороздах печных дымоходов гнездились, громко воркуя, дикие голуби.

Они любили его заросшие сиренью и жасмином скверы с укромными лавочками в кустах и дорожками, аккуратно посыпанными битым красным кирпичом. Его тесные дворики, замусоренные, заваленные хламом, застроенные кладовками, сарайчиками из серого камня с железными лестницами, обвитыми плющом, багровым и огненно-красным в сентябре…

Его гулкие и холодные колодцы пятиэтажных домов в центре… И башню со шпилем Дома ученых на набережной – с первым в городе лифтом, куда бегали кататься… И связки плотов на реке, плавно заходящие в поворот за мостом под матерный перекрик перегонщиков… И его сирые храмы, столпившиеся в низине, как монахи в капюшонах из драной мешковины, которых согнали сюда, окружив кольцом лесистых холмов…

Конечно же, они любили этот город!

Но пропадали в нем с утра до ночи они еще и потому, что очень уж любили в нем себя, считая, что их пребывание для города тоже что-то важное значит.

И уже совсем они себе нравились, когда в тот воскресный сентябрьский день сделали рекорд, а потом оторвали еще и лучшую чувиху во всей школе. И теперь неслись с нею на трясущейся по камням телеге, усевшись рядком, болтая ногами и что-то восторженное вопя… А отовсюду вокруг – крамолой, восстанием – вырывались сполохи отчаянно красной как пожар осени. И небо над ними было пронзительно синим, как в Милане или Флоренции, – Рыжюкас так и не побывал в Италии, но в сентябре небо здесь синее, как на картинах Леонардо…

Мимо, ревя и чадя, прополз красный «Икарус-люкс» с иностранными туристами, вскарабкался на гору и, фыркнув, как старый кот, замер у собора. Туристы вывалились из автобуса и стали ходить вокруг, щелкая камерами, снимая эту «жемчужину мирового барокко». И только молодой человек, весь в очках и фотоаппаратах, принялся запечатлевать их телегу.

– Молодец очкарик! Это им не какое-то задрипанное барокко!

7

Домой с пляжа потащились пешком.

Рыжий с Ленкой отстали и плелись позади. Точнее это не они отстали, а парни специально ушли вперед – с этим у них все заметано: свободных чувих вокруг навалом, чего тут путаться и другу кайф ломать.

За день асфальт стал черным и мягким, как каучук на мастерской ракетке для настольного тенниса. Ленке было смешно, что этот ее новый ухажер шел по городу в спортивных кедах, подбеленных зубным порошком, и, похоже, собирался ее провожать до самого дома. Но это он потом узнал, что ей было смешно, а сейчас она шла рядом и помалкивала, пока Рыжий молол без умолку.

Уж что-что, но заливать он умел. И Ленка сходу усекла, что всем ее приятелям его «фрэнды», как Гене называл своих друзей, запросто дали бы фору. Не говоря о том, что по любому виду спорта легко уделывали не только ее десятый «Б», но и сборную школы, а что касается остального…

Не даром же старшеклассницы даже пригласили их на школьный выпускной. Мужиков-то в том выпуске – раз-два и обчелся, да и те зачуханные лохи. Только и знают, что где-нибудь в сортире раздавить чекушку на троих. Ну а когда Рыжук с их Литл-Милкой (даром что Милка – коняга кэгэ под семьдесят, лифчик пятый размер) отколол буги, это вообще был полный отпад. Буги еще только входил в моду…

Подмывало, конечно, рассказать и еще кое-что. Как по просьбе девиц они пронесли на выпускной вечер и спрятали в «маленькой учительской» целую батарею поддачи. («Маленькая учительская» – это каморка в дальнем углу монастырского двора с отдельным входом и драным диваном, там завхоз дядя Саша сваливал старые карты и плакаты.) Как эти «абитуриентки» таскали их туда по очереди – учили пить «на брудершафт» и не только…

Но трепаться об этом не стоило. Бахвалиться сексуальными подвигами, да еще с сисястой Литл-Милкой, он считал недостойным. Да и неизвестно еще, как Ленка к этому отнесется. Его и так не приняли в комсомол «за нетоварищеское отношение к женщинам». «Женщины» – это их одноклассницы, с которыми нужно было дружить, а на вечерах разучивать танго: два шага вперед, шаг в сторону… И соревноваться, кто вкуснее испечет домашний пирог…

Ладно, тем для свиста у него и без того хватало. Жили они на всю катушку, лето было набито впечатлениями, как чемодан тетки, приехавшей из Америки. Только доставай папки и вешай на уши. Испытанный способ: чтобы интересно заливать, если ты хоть чуть не тюря, нужно просто думать вслух. И вести треп о таких вещах, как дружба или там педагогика, связь школы с жизнью и тэ дэ, и тэ пэ. Да вставлять словечки типа «концепция» или «аргумент»…