Но при всех достижениях Руси она оставалась очень непрочной. Народы, вошедшие в состав государства, еще не были связаны общими историческими судьбами, каждый осознавал себя отдельной общностью, жил «своим обычаем». А городское боярство составилось из бывших племенных верхушек, тянуло к самостоятельности. Почему оно должно подчиняться Киеву? Первая трещина возникла там, где объединение племен было самым недавним и «срастись» так и не успело, в Полоцке. Переезд туда княжича Изяслава, а тем более Рогнеды, был серьезной ошибкой государя. Полочане не забыли, как их город взяли новгородцы, как убили их князя с сыновьями. Возвращение его дочери восприняли как восстановление прежней, «законной» власти.

Видимо, и Рогнеда, оскорбленная разводом, поощряла такие настроения. В какой-то мере они даже соответствовали древнему русскому праву: приданое считалось собственностью жены, при распаде семьи возвращалось ей[43][44]. В данном случае под «приданым» начали подразумевать Полоцкое княжество. Изяслава мать женила на местной девушке. В 1000 г. Рогнеда отошла в мир иной, через год преставился и Изяслав. В Полоцк следовало послать другого сына государя, но городское боярство потребовало, чтобы у них княжил внук Брячислав — ребенок Изяслава, здешний уроженец. Владимир счел вопрос не принципиальным и согласился. Стоило ли ссориться с целой областью из-за пустяков? Какая разница, кто из его потомков будет там править? Глядишь, вернее будут служить со «своим» князем. Это была еще одна ошибка. Полочане убеждались в своей самостоятельности, снова возникала отдельная династия.

Около 1010 г. умер еще один сын, новгородский князь Вышеслав. Тут проблем, вроде бы, не было. Великий князь перевел в Новгород Ярослава. Несмотря на молодость, он уже получил неплохую подготовку, накопил опыт правителя. Установил контроль над Залесской землей, хорошо себя проявил в столкновениях с волжскими болгарами. А вместо Ярослава в глухой Залесский край св. Владимир направил подрастающих младших детей, Бориса и Глеба. Борис должен был княжить в Ростове, а Глеб в беспокойном приграничном Муроме. Приехали они вместе, остановились лагерем в Кидекше, сопровождавшие бояре отправили делегацию договариваться с муромлянами. Но и они оказались упрямыми язычниками, Глеба впускать отказывались. Их убеждали, уламывали, угрожали — ничего не помогло, «невернии быша людие и жестоцы и не прияша его к себе». Глебу, как когда-то Ярославу, пришлось строить отдельную резиденцию[45].

Борис и Глеб были из первого русского поколения, родившегося уже в христианстве. Их детские годы прошли в бурной атмосфере торжествующего Православия, его распространения по стране, разговоров о нем — и ученых, и наивных, в атмосфере откровений и свершений. Оба мальчика с пеленок впитали этот радостный дух Веры и несли его в себе. Чистые, незамутненные, они жили христианским учением и только им. Они и свое назначение на север восприняли в первую очередь как задачу миссионеров. О сборе податей договаривались их опекуны, а они видели главным Веру. Боярский Ростов помаленьку шел на уступки. Видные горожане начинали креститься, если не из веры, то ради карьеры. В городе был построен дубовый храм Пресвятой Богородицы. А Глеб построил церковь Спаса в своей резиденции. Он привез с собой и нескольких монахов. Возможно, соплеменников матери, болгар. Основал первый на территории России Спасо-Преображенский монастырь. Надеялся, что это поможет обратить язычников, но пока его надежды оставались тщетными.

Ну а Ярославу в Новгороде потребовалось сразу же подтверждать свои воинские качества. При киевском дворе нашла пристанище вдовствующая королева Норвегии Астрида с малолетним королем Олафом — им пришлось бежать от родственника, принца Эрика, захватившего престол. Олаф рос и учился на Руси, служил Владимиру, при его поддержке навербовал дружину и отправился добывать свое королевство. По некоторым данным, с ним пошел отряд волынского князя Всеволода Владимировича. Он сложил голову в Скандинавии, но Олаф победил и выгнал Эрика.

Тот укрылся в Швеции и крепко обиделся не только на соперника, но и на русских. Задумал расквитаться с ними, а заодно приобрести какие-нибудь владения взамен Норвегии. Заключил союз со шведским королем Олафом Скотконунгом, получил возможность набрать войско и внезапным налетом захватил Ладогу. Но устроить на Руси то ли герцогство, то ли пиратское гнездо принцу не позволили. Ярослав с новгородцами быстро перекрыл дороги из Ладоги, не давая пришельцам расширять плацдарм. Подоспел и св. Владимир с подмогой. Осадили Ладогу, после долгих и упорных боев незваных гостей вышибли.

На Швецию обрушились ответные удары — новгородским ладьям до ее берегов плыть было ровно столько же, сколько шведам до Руси. Король Олаф взмолился о мире. Великий князь и новгородцы согласились. Драки на Балтике были им совсем ни к чему. А скрепили договор браком, король выдал за Ярослава свою дочь Ингигерду. Привезли, правда, совсем еще девочку, лет десяти, тоненькую и хрупкую. Ей еще требовалось подрасти, прежде чем сможет стать настоящей женой. Но в венценосных браках подобное бывало нередко. Девочка была умной, с ходу схватывала незнакомые русские слова, начала учиться грамоте. Симпатичная, со временем обещала стать красавицей. А главное — принцесса, не кто-нибудь. Ее окрестили, назвали Ириной, обвенчали честь по чести.

Но вслед за северным соседом заявил о себе западный, польский Болеслав Храбрый. Это был монарх могущественный и крайне воинственный. Он задумал создать собственную обширную державу. Захватил земли полабских славян, восточные немецкие районы, оккупировал Чехию. Германский император Генрих II потребовал хотя бы принести за Чехию вассальную присягу, она входила в состав империи. Болеслав отказался и крепко поколотил немцев. Но чехи восстали. А лютичи, прежде выступавшие против Германии, под властью Польши тоже быть не желали. Вместе с чехами присоединились к императору, к коалиции примкнула Венгрия. Совместными силами поляков потеснили, заставили уйти из Чехии.

Болеслав нашел выход, обратился к Владимиру. Предложил вступить в союз с Польшей и посватался к его дочери Предславе. Но ввязываться в совершенно ненужную войну с немцами великий князь не соблазнился. Да и дочку пожалел — Болеслав, даром что «храбрый», был необыкновенно толстым, он даже передвигался с трудом, а на коня его подсаживали слуги. Зато воевать он готов был с кем угодно, без разницы. Получив отказ св. Владимира, оскорбился. С германским императором тут же заключил мир, даже согласился признать себя его вассалом, и в 1013 г. полез драться на Русь[46]. Но витязи у св. Владимира были ничуть не хуже, чем у немцев и венгров, и их было вполне достаточно. В первых же боях они крепко всыпали полякам, и Болеслав сообразил, что он, пожалуй, погорячился. Заюлил, вступил в переговоры. Мир условились обставить по-родственному, и свадьба все-таки состоялась, но не Болеслава и Предславы, а другая. Король выдал свою дочь за Святополка, княжившего в Турове.

Этот «сын двух отцов» получил область отнюдь не маленькую — она охватывала южную часть Белоруссии, города Туров, Пинск, Брест. Княжество было куда более благоустроенным, чем далекое Ростово-Суздальское Залесье, в 1006 г. здесь была учреждена самостоятельная епархия. В общем, отчим усыновленного племянника не обидел. Но рядом со Святополком находилась его мать-гречанка, вдова Ярополка. Уж она-то теплых чувств к Владимиру никак не питала. Пока жили в Киеве, еще приходилось придерживать язык. А потом очутилась с восьмилетним сыном в Турове. Тут мать и ее окружение держали Святополка под полной опекой. Вдалбливали и раз за разом перемывали, как узурпатор-дядя коварно сверг и убил его отца, какое блестящее положение он занимал бы при Ярополке: первенец, законный наследник!