Мы — стали.

Вечером того же дня Галка получила письмо. И по тому, как внезапно побледнела, подобралась жена, Джеймс понял: вот он и настал, решающий момент.

— Ты боишься, Эли? — спросил он.

Галка провела ладонями по лицу — будто умываясь. Откинулась на спинку резного стула. Затем посмотрела в окно каюты. Там, за кормой стоявшей на рейде «Гардарики», драгоценным рубиновым ожерельем светился закат. «Ветер будет, — подумалось вдруг. — Если западный, то плохо…»

— Джек, мне все эти годы было страшно, — едва слышно прошептала Галка. — Только пойти у страха на поводу означало смерть. Поэтому я…

— …сама держала страх на поводке, — мягко улыбнулся Джеймс. — Потому весь Мэйн знает тебя как капитана Спарроу, которая самого черта не боится. Но я сейчас говорил об этом письме. Тебе страшно делать шаг за черту, из-за которой уже не будет возврата.

— Да, Джек. — Галка посмотрела на мужа со странной смесью любви и сожаления. — Знаешь, чего я боюсь? За этой чертой слишком многое будет зависеть не от нас. Я готова предложить Франции довольно выгодный вариант, от которого сложно отказаться. И если Франция его не примет — а это возможно: король не с той ноги встанет, месье Кольбер будет не в духе, Англия подумает и снова влезет в войну против коалиции — то жить нам останется недолго. Тогда — все напрасно. Все эти годы, что я ломала через колено себя и других… Джек, что мне тогда останется делать? Только поднимать черный флаг и воевать против всех. Опять-таки недолго.

— Но это будет куда более мужественный поступок, чем просто сдаться на милость великих держав. — Джеймс — невиданное дело! — присел на краешек стола. — Я уверен, многие пойдут за тобой. Пусть это будет конец нашей истории, но зато какой громкий!

— Не обольщайся, Джек, — горько усмехнулась Галка. — Уж кто-кто, а мы в своем двадцать первом веке навидались, как из нормального человека делают в лучшем случае посмешище, а в худшем — чудовище. Подчистят архивы, нарисуют фальшивки, скроют или уничтожат то, что не вписывается в их схемы, — и будь здоров. При одном упоминании твоего имени будут плеваться и ругаться. Причем заметь: распространять лживые байки будут люди, которым тем же манером создадут имидж честных и непредвзятых… Вот с этим как воевать прикажешь, солнце мое?

— Эли, это пока еще далекая перспектива.

— Да? А вот это как тебе понравится? — Галка с мрачным смешком достала из шкатулки, стоявшей на столе, пухлый бумажный пакет со сломанной печатью. — Мой доверенный человек пишет из Голландии, что Хорн издал брошюрку некоего доктора Эксвемелина. С описанием панамского похода и намеком, что это прелюдия к выпуску полноценной книги. Вот один экземпляр. Ты прочитай, дорогой. Только сразу предупреждаю — посуду и окна не бить.

Брошюрка была не слишком толстая, без твердого переплета, с красивым корабликом на обложке. Джеймс пролистал, бегло прочел пару страниц. Нахмурился. Пролистал дальше, остановился, прочел внимательнее пару абзацев… и с непечатным ругательством швырнул брошюру на стол.

— Мерзкая ложь! — возмущенно воскликнул он. — Господи, какой же он лжец и клеветник! Знал бы, что он напишет о тебе такое — прирезал бы, и плевать, что мог мне наговорить после этого Требютор!

— Но эту «мерзкую ложь», мой дорогой, читают в Европе и принимают за чистую монету, — пожала плечами Галка. — Кто знает, что это фальшивка? Только мы с тобой, д'Ожерон, пара тысяч жителей Панамы да еще наша братва. А люди в Европе читают и думают: и носит же земля такую тварь, как эта Спарроу… В моем мире — точнее, в восемнадцатом веке моего мира, — чтобы удержать людей от миграции в Россию при императрице Екатерине, в Европе издавали что-то наподобие. Со всякими жутями про кровожадных русских и даже «свидетельствами очевидцев» про то, как эти варвары не брезгуют закусить случайным прохожим… Но тут что-то не так. Не клеится что-то. Насколько я знала этого доктора, он любитель слегка приврать, но подобную чушь никогда бы не написал. И не издал.

— Эли, я боюсь предположить, что это дело рук моих соотечественников. Они не могут отомстить тебе силой оружия и предпочли пустить в ход грязный прием. Но как ты думаешь ответить? Я бы подал в суд на автора и издателя.

— Как говорят мои соотечественники, клин клином вышибают, — хмуро произнесла Галка. — Поглядим, как там управится в Голландии мой человек. Я дала ему достаточно денег и указание их не жалеть. А это значит, что Хорна он уломает… Дорогой, не переживай. — Она встала и обняла его. — Если это сделали англичане, то им же хуже. Их месть — это месть неудачников. А мы плюнем на них с высокой горки и продолжим свое дело.

— Значит, ты решилась. — Джеймс погладил ее по выгоревшим на злом солнышке Мэйна волосам.

— Я давно решилась. Осталось только послать свой страх куда подальше и действовать.

— Тогда возвращаемся в Алькасар де Колон. В полночь нас ждут. И не думай, будто ты пойдешь туда без меня.

— Я люблю тебя, Джек…

Плеск воды, бьющейся о борт «Гардарики», скрип рангоута, негромкая песня, доносившаяся из кают-компании… Это был их мир, их дом. И за этот мир, этот дом они готовы были сражаться с кем угодно.

13

«Вот прикол — приходится скрываться от собственной разведслужбы, — мысленно похихикивала Галка, когда следом за мужем спускалась по лестнице из окна спальни. — Если у Этьена появится хотя бы тень подозрения — все, приехали. Придется его убирать, как бы этот парень ни был мне симпатичен. А заодно уже форсировать события и надеяться на русский „авось“. Вдруг да проскочим…»

Место встречи с проводником находилось за задней стеной какого-то склада. Молчаливый молодой человек, увидев явившихся, сделал знак следовать за ним. Минут пятнадцать Галка, Джеймс, Влад и проводник петляли задворками, пока не явились к старой испанской казарме. Французы еще не привезли из метрополии достаточно солдат, чтобы разместить в Сен-Доменге большой гарнизон, и его функции временно исполняли пираты. Но в казармах они не ночевали, предпочитая либо корабли, либо своих женщин. Потому испанская казарма стояла запертая на замок, и около дверей даже не был выставлен караул. Зачем? В пустой каменной коробке красть было попросту нечего… Проводник высунулся из-за угла, махнул платком. Где-то в кустах затеплился едва заметный огонек, и парень молча повел своих подопечных прямо на него.

— Слава богу, — послышался чей-то шепот. — Вы вовремя. Но будьте осторожны, здесь патрули.

«Еще один прикол судьбы, — продолжала мысленно ерничать Галка. — Приказала проводить ночное патрулирование, а теперь сама же от патрульных и прячусь».

У нее мелькало смутное подозрение, что все это — подстава французских губернаторов. Ведь зачем-то же они запрещали Владу вывозить Исабель из Кайонны? Он, правда, нарушил их негласный приказ и привез жену с ребенком в Сен-Доменг, но факт давления имел место, и игнорировать его было нельзя. И Галка еще вечером дала зарок: если это окажется подставой, господа губернаторы в полной мере прочувствуют на своей шкуре всю глубину понятия «ярость»… И все же она пошла, несмотря на реальную возможность капитально влипнуть. От того, что она сейчас будет говорить и делать, зависит слишком многое.