солнцем они следовали вокруг городской стены. В Вареум Акрион вступить не рискнул: не стоило смущать горожан (а в особенности – стражников) зрелищем шествия вооружённых окровавленных бойцов. Да это было и ни к чему. Близился вожделенный порт, небо над городской стеной резали корабельные мачты. Чайки, яростно хохоча, дрались в воздухе из-за пойманной рыбы. Лудии шли, повторяя путь, который утром проделали Акрион и Кадмил.

Вскоре их обступили лачуги бедняцкого квартала. Местные, завидев отряд воинов, прятались за глиняными стенами халуп, задёргивали служившие вместо дверей тряпки. Из каждой щели следили за лудиями испуганные глаза, и даже собаки – облепленные репьями, запаршивевшие доходяги-псы – торопились убраться с дороги, остерегаясь лаять. Акрион ждал, что вот-вот из-за угла появится караул, и придётся опять драться. Но, видно, стража этот район вниманием не баловала. Да и то: зачем охранять тех, с кого нечего взять?

Им так никто и не встретился. Немного погодя лачуги остались позади, над головой проплыла балка портовых ворот, и Акрион повёл своё маленькое войско к пристани. Шли между харчевнями и постоялыми дворами, между борделями и храмами, посвящёнными Тинии, между рыночными навесами и складами. Тяжёлый щит оттягивал предплечье: будь это обычный пехотный аспис, можно было бы повесить его за спину на специальном ремне, но у театральных щитов таких ремней не имелось. Бросить апсис Акрион не решился. Мало ли что.

Кадмил шагал рядом, придерживая сумку левой рукой, отмахивая правой. Молчал.

Должно быть, он был доволен.

«Получилось! – Акрион ещё не смел радоваться, но радость сама расходилась по жилам, играла, как молодое вино. – Живой. Боги смотрели… И живой. И сделал по-своему. Получилось! Живой!!» Он хотел быть строже к себе, принуждал к бдительности, опасался какой-нибудь особенно злой неудачи, которая стала бы для всех последней. Но… Вокруг был порт. Почти такой же, как родной Пирей. И даже пахло вокруг, как в Пирее: деревом, смолой, гнилью, солёной водой, жертвенным дымом, пряностями, навозом. И море – море было такое же, как на родине. Синее и бесконечное. Акриону то и дело чудилось, что он вернулся домой. Однако дом был ещё далеко.

Спустя полчаса на самом дальнем причале отыскали шестнадцативесельную «Саламинию». Капитан, стоявший на носу с киликом вина в руке, выпучил глаза, когда палуба загудела под ногами лудиев. Акрион вспомнил его, вспомнил путешествие, голод, качку, грязь и вонь. Что-то толкнулось в груди, царапнуло сердце. Но на сегодня довольно было смертей. К тому же, здесь и так недавно побывал беспощадный Танатос. Близ мачты валялась цепь с разомкнутыми кандалами, доски были заляпаны чем-то бурым. Похоже, действительно случился бунт. И наверняка не обошлось без Кадмила, как бы он ни отпирался. Акрион знал, что божественная помощь иногда принимает довольно причудливый облик.

Раненых положили на палубу. Спиро – у него был какой-никакой опыт по части боевых увечий – принялся за перевязку. Ему помогал курчавый юноша, рвал кинжалом чью-то тунику на бинты. Спиро кряхтел, ругался по-эллински. Раненые тоже кряхтели и ругались; по счастью, тяжёлых среди них не обнаружилось.

Наконец, самые крепкие лудии спустились в трюм, сели на вёсла, и «Саламиния» медленно, неровно – грести никто толком не умел – но неудержимо и безвозвратно отчалила, оставив за собой на воде чистую полосу среди плавучего портового мусора. В трюме жутко смердело, однако никто не роптал. Всё-таки они теперь были свободны, а за свободу всегда приходится чем-то платить. И хорошо, если не жизнью, как это вышло с белобрысым фракийцем, красильщиком и ещё десятком тех, кто остался лежать у дороги перед школой. Они, конечно, были обречены; может быть, им оставался всего день, и назавтра их бы убили на арене. Но кто даст цену одному непрожитому дню?

Акрион долго стоял на корме, глядя, как удаляется, мутнея в пыльном воздухе, берег Вареума. Смотрел на громадину театра, нависшую над кособокими жёлтыми домишками. Провожал взглядом каменного исполина, который попирал город, точно собирался раздавить его обитателей.

Погони не было.

Им удалось уйти.

Держась за голову, подшаркал Спиро. Встал рядом, вцепился в натянутый вдоль борта канат.

– Оторвались, – прохрипел он в лад мыслям Акриона и показал берегу кукиш. – Эх, жаль, не успели красного петуха пустить!

Акриону вспомнилось, как еще три дня назад он перед боем мечтал о том же. «Отправлю в Вареум лазутчиков, чтобы сожгли театр», – клялся тогда. Но сейчас он больше не хотел жечь и убивать. Хотел только вернуться. Обрести имя. И восстановить правду.

«Живой. Получилось. По-своему».

У самой кормы плеснуло, из воды показался чёрный, как лаком облитый, плавник. Рядом – второй, третий. Длинные тени играли с морской пеной, струились, вертелись, дразня светлыми животами.

«Дельфины, – подумал Акрион. – К удаче». Губы сами зашептали морскую молитву, знакомую по свиткам Киликия:

Сын Ино, Меликерт, и владычица светлая моря,

Ты, Левкофея, от бед верно хранящая нас!

Вы, нереиды и волны, и ты, Посейдон-повелитель,

И легкокрылый Зефир, ветер кротчайший из всех!

Благоволите ко мне и до гавани милой Пирея

Целым по глади морской перенесите меня…

Заскрипели доски. Из трюма на палубу вылез Кадмил. В руках у него был мех с вином: похоже, капитан, послушный приказу божьего вестника, исправно закупился провизией. Кадмил от души хлебнул из меха, облокотился на борт по правую руку от Акриона и тоже посмотрел на берег.

– Ветер попутный, – заметил он. – Если повезёт, через пару недель будем в Афинах.

– Как же нам может не повезти, – учтиво возразил Спиро, – если с нами сам Агорей, бог счастливого случая?

Кадмил сплюнул в волны.

Какое-то время они втроём наблюдали удаляющийся тирренский берег.

Акрион вдруг вспомнил.

– А Меттей-то? – спросил он. – Куда Меттей подевался?

Кадмил кашлянул и