* * *

Наутро должна была сниматься сложнейшая финальная сцена «Суперкота», в ней участвовали десятки полицейских машин, армия трюкачей-каскадеров, весь актерский состав, кроме тех, кого «убили» до конца сюжета, оба моих «звездных» партнера — Нэнси и Рэй и мы с Братком. Братка Клифф вписал в эту сцену совсем недавно, на днях...

Сниматься должны были еще тучи пожарных машин, медицинских, трюковых — которые будут взлетать на воздух. И море огня!.. В Голливуде ОГНЕМ занимается специальная и очень серьезная служба. Поэтому у них уж если пожар на экране, так это пожар, от которого «кровь стынет в жилах»... Я только вот всегда путаю — кровь СТОНЕТ в жилах? Или — СТЫНЕТ в жилах? Выражение мне понравилось, а вот как правильно его говорить — я не запомнил...

Но вообще-то все, кто хоть раз смотрел хороший американский триллер, эту финальную сцену знают очень неплохо: один, два, три, максимум четыре «хороших» героя в жутком дыме, огне и грохоте взрывов побеждают полчища «плохих» мерзавцев, а когда уже все побеждено и дело сделано, откуда ни возьмись раздается многоголосый вой полицейских сирен, полиция налетает буквально роем — снайперы, штурмовые группы захвата и вообще!..

А наши — «хорошие» — герои, окровавленные и полусгоревшие, в ошметках бывшей одежды, небрежно бросают свои автоматы и пистолеты на землю и, обнявшись, уходят вдаль по дороге туда, где им не нужно оружие и где их ждет долгая и мирная, счастливая Жизнь...

А по бокам, вместе с ними, прихрамывая на разные лапы, уходят и их верные бессловесные друзья-Животные, участвовавшие наравне с героями в Победе Справедливости...

Что-то в этом роде предстояло снять и нам сегодня. И для этого мы к шести часам утра ехали на «Парамаунт», а уже оттуда всей группой — на съемочную площадку, на окраину Лос-Анджелеса, где мы никогда и не были.

Тимурчика, Братка и меня на студию вез Джек Пински.

Боба сегодня с нами не было. Он вместе с Питом Морено и еще парочкой ребят из «убойного отдела» полис департмент не очень торжественно, но достаточно внимательно провожали в аэропорту Большого Лос-Анджелеса на Родину гражданина Российской Федерации Валерия Ивановича Еременко!

Правда, оказалось, что в российском паспорте, предъявленном Валерием Ивановичем, его звали чуточку иначе: «Воробьев Сергей». Так же было записано и в многократной въездной американской визе. Да и в роскошном кожаном удостоверении, которое Валерий Иванович пытался предъявить полиции, тоже значилось, что «Воробьев Сергей Петрович — заместитель генерального директора совместного российско-американского предприятия». А фотографии — и в паспорте, и в американской визе, и в удостоверении — были Валерия Ивановича Еременко! Вот такая легкая нестыковочка...

Накануне Пит Морено по своим служебным каналам связался с погранично-таможенными отделами международного сектора аэропорта, с представителями российского «Аэрофлота», и выписали второй билет мистеру Воробьеву Сергею за счет русского отдела Интерпола: рейс номер такой-то, «Лос-Анджелес — Москва». А не «Лос-Анджелес — Вена», как было написано в билете у Валерия Ивановича.

Как потом рассказывал Боб, таможенный досмотр был проведен мгновенно, так как улетающий располагал всего одной сумкой на ремне, с рядовыми вещичками. А вот как только он стал настаивать на том, что он со дня своего рождения — Воробьев Сергей и такое буквосочетание, как Еременко Валерий Иванович, он слышит впервые, так Пит ему сразу же подарил на память копию письма русского Министерства внутренних дел с его большой фотографией, сделанной полицией США и удостоверенной печатями милицией России. Причем печати по всем четырем углам фотографии заходили и на изображение мистера Еременко, и на письмо МВД, где хоть и суховато, но достаточно подробно было написано почти все о Валерии Ивановиче...

Затем пограничная служба аннулировала въездную визу в паспорте «Сергея Воробьева» и внесла в свой компьютер фотографию «Воробьева-Еременко» для того, чтобы тому никогда больше не вздумалось посетить Соединенные Штаты Америки.

Во всех этих заморочках, как потом рассказывали Пит и Боб, этот парень был абсолютно спокоен и выдержан, что лишний раз доказывало его хорошую профессиональную подготовку.

Когда же Пит преподнес ему копию письма МВД, тот внимательно прочитал каждую строчку и даже рассмеялся.

— Молодца!.. Ни орден, ни медаль не забыли, — сказал он на вполне приличном английском. — Моя милиция меня бережет! И вам — большое русское спасибо, ребята!

— За что?! — удивился Пит.

— Хоть половину бабок, но я ведь получу за свой нелегкий и опасный труд.

— А почему не целиком? — невинно спросил его Боб.

— Да потому, думаю я, что вы нам наверняка фуфло задвинули, а не оригинал. Но мне и половины на первое время хватит. Тем более меня брать не за что... А вы меня этим исламским козлам не заложите. Вам самим нужно затихариться и посмотреть — к чьим лапкам прилипнет тот компакт-диск, который вы нам так ловко втюхали... Так?

— Знаешь, «Воробьев-Еременко-Сергей-Валерий», если бы ты не был такой сволочью, я бы охотно потрепался с тобой за кружкой пива... — честно признался Пит.

— У нас еще много времени до отлета, — спокойно ответил тот, которого мы всю книжку называли «Русский». — Я угощаю!

— Ты, наверное, плохо меня расслышал, — уже недобро ухмыльнулся Пит. — Я сказал: «ЕСЛИ БЫ ТЫ НЕ БЫЛ ТАКОЙ СВОЛОЧЬЮ!..»

Они проводили Русского до самого кресла в самолете «Аэрофлота» и усадили его между двумя здоровенными русскими мужиками, один из которых тут же пристегнул Воробьева-Еременко к своей толщенной лапе наручником. Это были представители российского отдела Интерпола, специально прилетевшие за Сергеем-Валерием в Лос-Анджелес сегодня ночью.

— Знаете, что вас роднит и объединяет с русской милицией? — спросил на прощание «Воробьев-Еременко» у Пита и Боба.

— Что же? — поинтересовался вежливый Боб.

— То, что и у вас, и у них на меня нет — ни черта...

* * *

Браток у нас захандрил.

Не матюгается, по «фене не ботает» — в смысле: по-блатному не разговаривает. С дурацкими вопросами не лезет. Почти ни хрена не жрет, только воду пьет. Все больше лежит в садике и вздыхает.

Я-то знаю — отчего это с ним, но помалкиваю.

Он молчит, и я молчу. Он — не говорит, я — не спрашиваю.

Это мы еще с Ленинграда так с Шурой Плоткиным приучены. Не лезь другому в душу. Позовут — выслушай, постарайся помочь. Не позовут — делай вид, что ничего не происходит. Так всем легче.

А ночи три тому назад произошло вот что.

Браток у нас обычно спит в саду, на той самой ветке, с которой когда-то прыгал на Казахского Немца...

Я же дрыхну, как известно, в гостиной — на своем диванчике. И вот как-то в середине ночи — приспичило!

Встаю, глаз не открыть, лапы со сна не держат, иду-бреду к оконной щели, через которую собираюсь вылезти в сад пописать. Мне Тимур всегда эту щель оставляет...