Лес выл. Вопил, стонал, трещал, избивая нас мокрыми ветками, подставляя под ноги коварные невидимые корни; лил дождь, шныряли тени, а мы мчались, сцепившись руками с такой силой, что кровь сочилась из-под ногтей, впившихся в чужую ладонь. Иногда мы падали, но всегда поднимались и бежали дальше. Свирепая лавина далекого гула накатывала, приближаясь, и мелькали факелы, похожие на болотные огоньки, от которых надо бежать, бежать, бежать… И мы бежали, мы хотели уйти. Но небо оставалось таким черным, таким неумолимо черным, и дождю не было конца.

Когда мне начало казаться, что далекий гул чуточку отдалился, Йевелин вдруг захрипела и рухнула на колени в вязкую грязь. Я не отпустил ее руку и чуть не упал вместе с ней.

— Не… уйдем… — хрипло выдохнула она.

— Нет! — закричал я, стараясь перекричать дождь. Волосы облепили ее лицо, я его не видел, я видел только, что она дрожит, что она устала, я так устал… — Нет! Мы ведь уже почти выбрались!

— Не уйдем, — отрешенно повторила она и опустила голову. Я рванул ее руку вверх с такой силой, что, кажется, едва не вывихнул ей плечо. Йевелин взвыла и вскинула мокрое лицо.

— Идем!

Она содрогнулась, мучительно всхлипнула, и я, не споря больше, схватил ее на руки. И почти сразу испытал чувство вины от того, какой она вдруг показалась тяжелой.

Но я всё равно побежал, не сбавляя скорости, не прилагая усилий, чтобы передвигать ноги — они несли меня сами, а Йевелин жарко дышала мне в шею, и я думал, что мы с ней сможем всё. Мы всё смогли и сможем еще больше. Всё. Всё, что захотим.

И когда под моей ногой вдруг исчезла опора, я успел подумать только одно: это нечестно. Нет, ну как же так, мы ведь уже почти выбрались…

Глупое такое, нелепое «почти». А я-то думал, что научился его убирать.

Я очнулся, лежа на спине. Позвоночник болел просто невыносимо, но боль в щиколотке была сильнее. Я не почувствовал, как сломал ее, и сейчас она будто мстила мне за это, заполнив весь мой мозг дергающей болью. Я поднял голову, смаргивая всё так же бьющий по лицу дождь. Склон был покатым, мне стоило всего лишь смотреть под ноги, чтобы заметить его. Надо же… так глупо.

— Беги, — сказал я.

Рука Йевелин нащупала и стиснула мое запястье, тут же отдернулась, будто испугавшись, почти с омерзением, перехватила мои пальцы.

— Что? Что такое? Ты сможешь идти? Что?..

— Беги… одна иди дальше…

— Что ты говоришь? Я не слышу!

Другая ее рука шарила по моему лицу, будто Йевелин не видела его — странно, я ведь ее видел.

И вдруг подумал: удивительно, отчего это она раньше казалась мне красивой. И совсем она не красивая. Слишком длинный нос, и скулы торчат, и рот чересчур широкий. А я считал ее неземной красавицей. Куда же я смотрел-то? Удивительно… просто какие-то… чудеса.

Что ж ты раньше такой мне не показалась, Йев, такую тебя совсем просто любить.

— Беги одна. Уходи одна! — приподнявшись, закричал я. — Уходи! Немедленно!

— Я не могу! Я не смогу без тебя!

— Сможешь! Иди! Сейчас же!

— Нет!

Я уже видел огни факелов — желтые и красные, как листья, облепившие мои сбитые ладони. Кровь из ободранного запястья текла по ним и уходила в землю, смешиваясь с дождем.

Боги, я просто хочу, чтобы закончился этот дождь.

— Йев, уходи.

— Нет.

— Ну что же ты так…

Она приложила ладонь к моему рту. Ее пальцы так сильно дрожали, что почти били меня по губам. И от этих мелких почти ударов было хуже, чем от боли в сломанной ноге.

Уходи. Йев, ну… ну пожалуйста.

Она не ушла.

Она просто сидела на земле возле меня, пока мутные черные тени ползли вниз по склону, и мне казалось, что это длилось тысячу лет. Поэтому ничего удивительного, что к тому времени, когда они наконец спустились, дождь перестал и начало светать. Я увидел розовые блики в спутанных волосах Йевелин — последний свет в ее волосах. В них так часто бывал свет, столько света… но ведь никогда не помешает еще немного.

Всходило солнце, капли дождя дрожали на желтых листьях, тени скользили по склону, а Йевелин осталась и держала мои пальцы в своих.

И мы ничего не сказали друг другу, потому что каждое слово имеет только один смысл, но нам никогда не узнать какой.

Я так давно не смотрел глазами.

Это странное ощущение. Совсем забытое. Я, кажется, никогда его раньше не ценил. Зато теперь всё иначе. Теперь многие вещи придется учиться ценить заново… Когда ты камень, всё просто. К тебе подходят какие-то люди, что-то говорят, что-то просят, и это так скучно, что почти не утомительно. Ведь ты не способен думать — ты же камень. Это не больно. Просто цепенеешь. Самое время расправить плечи… и посмотреть глазами. Живыми. Я тысячу лет смотрел на мир каменными зрачками, но мир сквозь призму камня был так далек от меня, так странен, так… смешон.

Да, когда я смотрел сквозь камень, все виделось иным. Хотя этого человека я помню. Правда, ни разу не замечал в его взгляде ничего подобного. Восхищение, разумеется, это ожидаемо… но какая дерзкая уверенность! Что он о себе воображает? Кажется, вот-вот — произнесет приказ. Что-нибудь вроде «А теперь, о Демон, иди и разрушь город!» И я помчусь немедля. Разумеется.

А может, он всегда смотрел так, просто сквозь камень это было трудно заметить?

Второй нравится мне больше. Этот, в белом. Восьмипалый. Несмотря на то что руки у него в крови. Гадко… Неужели он не знает, что я не люблю крови? Не люблю пачкать руки кровью. С расстояния я пролью ее сколько угодно, пожалуйста. Но только чтобы не чувствовать ее на руках. Трусливо? Но это ведь жизнь.

Все-таки не нравится мне улыбка этого, в красном… Как будто знает обо мне что-то. А! Кажется, понимаю… Ну-ка… Да! Он воображает, будто ему известно мое имя. Вот откуда столько самодовольства. Он раскопал какие-то старые бумажонки, написанные полоумными летописцами, одержимыми падучей, и думает, будто расшифровал имя Безымянного Демона. И будто бы так им, то есть мной, можно управлять. Бедолага… честное слово, мне его почти жаль. Он, наверное, давно себя тешит этими мыслями. Очень давно… Как обидно будет его разочаровать. Дурак, сам виноват. Безымянный Демон на то и Безымянный. Только то, чему нет названия, знает истинные имена. Впрочем, это ведь было раньше… Так давно. А теперь я смотрю глазами. Да? Да.

И всё потому, что ты не ушла. Всё потому, что мы остались. И вода текла по лицу… в руки, на листья…

Что это я? Сейчас не до того. Сантименты остались в прошлой жизни. Теперь пора бы заняться делом. Слишком долго я простаивал в бездействии. Непростительно долго.

И теперь я столько всего могу. Знаю, что могу. Начнем, пожалуй, прямо отсюда. С этого дерзкого типа в красном. И этого восьмипалого, с окровавленными руками… Да?