У меня нет времени кончить, но я рисую эту картину, чтобы освоиться с подобными вещами. Люди во весь рост, полы, другие подробности ужасали меня, и я только с отчаяния взялась бы писать картину внутренности дома. Теперь мне это уже знакомо, не потому, что я могу сделать хорошо, но потому, что я больше не боюсь, – вот и все.

У меня никогда недоставало настойчивости довести произведение до конца. Происходят события, у меня являются идеи, я набрасываю свои мысли, а на следующий день нахожу в журнале статью, похожую на мою и делающую мою ненужной; таким образом, я никогда не кончаю, даже не привожу в должное состояние. Настойчивость в искусстве показывает мне, что нужно известное усилие, чтобы победить первые трудности, – только первый шаг труден. Никогда еще эта пословица не поражала меня своей правдивостью так, как сегодня.

И потом, так же – и особенно – важен вопрос, в какой находишься среде. Моя среда может быть определена, несмотря на всевозможные стремления к лучшему, как среда оскотинивающая.

Члены моей семьи по большей части люди необразованные и ординарные. Потом, m-me Г. по преимуществу светская женщина. И потом, свет, т. е. приходящие в гости; разговаривают мало, а тех, кто бывает чаще, вы знаете: М… и т. п. бесцветные молодые люди. Поэтому уверяю вас, что если бы я не оставалась так часто сама с собой и с книгами, то была бы еще менее интеллигентна, чем теперь. Кажется, что я бью стекла, а подчас никому не может быть труднее проявить себя. Часто я становлюсь глупа, слова толпятся на языке, а говорить не могу. Я слушаю, улыбаюсь как-то неопределенно, и это все.

19 августа

Сегодня утром я никуда не годна: глаза и голова утомлены. И сказать, что я уезжаю только в субботу! Сегодня я не успею, завтра пятница; если же я поеду в пятницу, то буду думать, что все неприятности, которые предстоят мне, происходят именно от этого.

Париж. 22 августа

8 часов. Каким красивым и удобным кажется мне мой рабочий кабинет!

Прочитала все еженедельные иллюстрированные журналы и другие брошюры… Теперь все по-прежнему, как будто бы я и не уезжала.

Два часа пополудни. Утешаюсь мыслью, что мои огорчения по своим размерам равняются огорчениям всех других художников, ведь мне же не приходится выносить бедность и тиранию родителей… А на это всегда ведь жалуются художники. Выйти из моего положения я могу не талантом, а созданием чего-нибудь… гениального; но такие создания и у гениев являются не через три года учения, особенно теперь, когда столько талантов. У меня хорошие намерения, и вдруг я делаю такие глупости, как во сне… Я презираю себя и ненавижу, как презираю и ненавижу и всех других, в том числе и моих… Вот так семейка!.. Подумайте, тетя употребляет сотни маленьких хитростей, чтобы усадить меня в вагоне с той стороны, где окно не открывается: я согласилась, не желая бороться, но с условием, что другое окно будет открыто; но только я задремала, как она уже закрыла его. Я проснулась и сказала, что выбью стекла каблуками, но в это время мы уже приехали. А здесь за завтраками страдальческие взгляды, драматически сдвинутые брови – все из-за того, что я не ем. Очевидно, эти люди меня любят… Но мне кажется, однако, что следовало бы лучше понимать, если любишь!..

Искреннее негодование делает человека красноречивым. Мужчина, негодующий или воображающий, что он негодует на толпу, выходит на трибуну и составляет себе известность. Женщина не имеет в своем распоряжении никакой трибуны; кроме того, ее осаждают отец, мать, свекор, свекровь, все тому подобные, которые изводят ее целый день; она негодует, она красноречива перед своим ночным столиком; в результате – нуль.

И потом… мама всегда говорит о Боге: если Бог захочет, с Божьей помощью. Бога призывают так часто только для того, чтобы избавиться от разных мелких обязанностей.

Это не вера, даже не набожность: это какая-то мания, слабость, подлость ленивых, неспособных, беспечных! Что может быть грубее, как прикрывать все свои слабости именем Бога? Это грубо, это даже более – это преступно, если действительно веришь в Бога. Если чему-либо суждено быть, то это будет, говорит она, чтобы избежать труда двинуться с места… и упреков совести.

2 сентября

«Он читал очень много, он давал себе то глубокое и серьезное образование, которое можно получить только самому и которому предаются все талантливые люди между двадцатью и тридцатью годами». Фраза эта, взятая из Бальзака, лестна для меня.

Но вот что: я наняла сад в Пасси, чтобы делать этюды на воздухе. Я начала с Ирмы, которую делаю нагою, стоящею под деревом, в натуральную величину.

Пока еще довольно тепло, но надо торопиться. Вот так проходит жизнь. Но я люблю и это; не знаю почему, у меня явилась какая-то боязнь чего-то; мне кажется, что со мною случится что-нибудь неприятное, что-нибудь… Наконец, запершись одна, предавшись работе, я буду считать себя застрахованной, но люди так скверны, так злы, что станут искать вас в вашем углу, чтобы делать вам неприятности.

Но что же может случиться? Я не знаю: что-нибудь да выдумают или ложно истолкуют; мне передадут, и это будет мне очень неприятно…

Или случится какая-нибудь гадость… не серьезная, но печальная, унизительная, словом, в моем жанре. Все это отдаляет от меня Биарриц.

– Поезжайте же туда, – говорила мне m-me Г., – вам следует туда ехать, я поговорю об этом с вашей мамой или с вашей тетей… Наконец, если вы поедете в Биарриц, там очень элегантно, вы увидите общество.

Чтобы ко мне не приставали, мне очень хочется остаться в моем саду в Пасси.

Пьер Огюст Ренуар. Молодая испанка с гитарой. 1898

7 сентября

Дождь… передо мною проходят все самые неприятные случаи моей жизни, и есть вещи, уже давно прошедшие, которые, тем не менее, заставляют меня подпрыгивать и сжимать руки, как от испытываемой в данный момент физической боли.

Для того чтобы мне стало лучше, надо было бы переменить все, что меня окружает… Мои домашние мне неприятны; я заранее знаю, что скажет мама или тетя, что они сделают при тех или других обстоятельствах, как они будут держать себя в гостиной, на прогулке, на водах, и все это меня ужасно раздражает… точно режут стекло.

Надо было бы изменить все окружающее и потом, успокоившись, я бы стала их любить как должно. Между тем они допускают, чтобы я погибала со скуки, а если я откажусь от какого-нибудь кушанья, сейчас испуганные лица… Или пускаются на тысячи уловок, чтобы не подавать к обеду мороженого, так как это может повредить мне. Или, подкрадываясь, как воры, запирают открытые мною окна. Тысячи пустяков, которые раздражают; но из-за всего этого мне страшно надоела жизнь дома. Меня беспокоит то, что я ржавею в этом одиночестве; все эти мрачные минуты затемняют способности и заставляют уходить в себя. Я боюсь, чтобы эти темные тучи не оставили навсегда след на моем характере, не сделали бы меня неприятной, кислой, сумрачной; я не имею никакого желания быть такой, но я постоянно сержусь и молчу.