— Попробую… забыть… — наконец выдавила она, не глядя на посланника. — Тебя зовут Глупым… И я это понимаю.

Он поднял руки.

— Я не обвиняю тебя во лжи, госпожа, — поспешно проговорил он. — Но может быть, ты ошибаешься? Я верю, что все так, как ты говоришь, но сила посланника Шерни должна найти опору в знании! Вера — это слишком мало, вера — ничто, верить можно во что угодно! Я должен знать. Я должен быть уверен.

Она пыталась совладать с собственным гневом.

— И это — мудрец. Чего тебе нужно? Каких доказательств? — отрывисто, раздраженно спросила она.

— Каких угодно, — тяжело сказал он. — Значит, у тебя нет никаких, госпожа? Зачем же ты привела меня сюда? Если все, что у тебя есть, — одни слова, то с тем же успехом можно было привести их в письмах ко мне. Однако ты хотела личной встречи. Или… — Он посмотрел на нее и замолчал.

Да. Ведь она давала ему самые очевидные доказательства, какие только могли быть, — свое собственное свидетельство. Она так думала. Просто не умела и не могла думать иначе.

То был барьер, преодолевать который ему лишь предстояло научиться. Два разных существа — и два разных мира.

— Я видела, что сделалось с горами! — повторяла она со злостью и вместе с тем недоумевающе, не понимая, чего он, собственно, от нее хочет. — Все, что я знаю сверх того, я знаю от человека, который сразился с Брулем и победил — и заплатил за эту победу! Я проверила, что он говорил правду. Ты сам признаешь, что все это может быть… и не знаю, ну не знаю, чего ты еще хочешь? Мои горы ранены, понимаешь? — снова яростно проговорила она. — Уничтожены водопады Медевы! Самый большой водопад в мире — теперь лишь груда каменных обломков! Ты слышал?! Кто это сделал? Ты? А может, я?

Она схватила камень и швырнула его в створку ворот.

— Хель-Крегири, — начал Готах очень спокойно и тихо, так тихо, что ей пришлось успокоиться, чтобы услышать, что он говорит, — скажи: ты понимаешь меня? Понимаешь образ мыслей посланника?

Она смотрела на него долго, внимательно, наклонив голову.

— Я тебя тоже не понимаю, — сказал он. — Ты думаешь, на побережье мне часто приходится разговаривать? Да еще с кем-то таким, как ты? Мы не понимаем друг друга, и нам придется этому научиться. Так? Скажи?

Он сел так же, как она, прямо на землю, прислонившись спиной к воротам.

— Я знаю, что всюду свидетельство кота признается бесспорным доказательством. — Он обращался скорее к самому себе, нежели к ней, словно выискивая в памяти полезные, но давно забытые сведения. — Ведь оно является доказательством для судей Имперского трибунала… Говоришь, ты видела? И доверяешь человеку, который рассказал тебе о том, что я, так или иначе, счел возможным?

Он закрыл глаза и, потирая лоб ладонью, долго сидел молча, пытаясь все же поверить.

— Как вы это подтверждаете? Вы, это ваше… необычное племя? — тяжело спросил он. — Как это подтверждают, Хель-Крегири? Помоги мне, я не помню.

Она поняла.

— Слово… кота, — негромко произнесла она, словно чего-то опасаясь.

Он еще немного помолчал, несколько долгих мгновений.

— Слово кота, — повторил он, словно припечатал. И снискал благодарность кошки.

Комендант гарнизона вовсе не преувеличивал, описывая княжеский двор. Мастер Хааген был просто ошеломлен. Громб возник так же, как и все громбелардские города в горах: много веков назад могучий вождь рыцарей-разбойников возвел крепость, которая потом разрослась в город. Однако древняя, замкнутая в городских стенах сторожевая башня — крепость в крепости — наверняка достаточно большая для главаря разбойников, была крайне мала для воистину королевского двора. Хотя она несколько раз перестраивалась, крепость никоим образом не могла вместить всех тех, кто был вынужден, обязан или просто мог находиться при особе князя. В коридорах и залах, построенных с целью главным образом обороны, в том числе и после вторжения врага в пределы стен, царил неописуемый беспорядок. Лестницы, рассчитанные на то, чтобы с них легко было сбрасывать неприятеля, кишели бегущими вверх и вниз людьми; наивысшего восхищения достойна была решимость, с которой штурмовали крутые ступени дряхлые старики, занимавшие высокие посты, или дамы, с риском для жизни передвигавшиеся почти на цыпочках в обуви на высоких каблуках — изобретении дартанских кокеток (вот только в дартанских домах и дворцах лестницы походили скорее на террасы, нежели на оборонительные сооружения), наконец, урядники, безнадежно путавшиеся в полах длинных мантий… Толчея и давка! Домочадцы и просители, слуги и солдаты, женщины, мужчины, юноши, старики… Норвин и Хааген, в сопровождении четырех гвардейцев, в некоторых местах вынуждены были пробиваться с величайшим трудом — бывало, эскорт прокладывал путь чуть ли не силой. Старый мастер, которому наполненные грохотом молотов, стоном мехов и скрежетом шлифовальных кругов мастерские показались вдруг уютными и тихими, с нескрываемым облегчением воспринял конец этого адского путешествия. Но когда комендант оставил его в маленьком помещении, которому тщетно пытались придать черты дартанской приемной, он вдруг начал опасаться того, как пройдет встреча с первым человеком провинции. Дело, с которым он шел, неожиданно показалось пустяком в сравнении с этой спешкой, с этим лихорадочным водоворотом сотен людей, встреченных им по пути.

«Я так далеко зашел, — думал он, глядя на стоящих на страже у дверей солдат, — но с чем? Дело сумасшедшей женщины, на голову которой я, возможно, лишь навлеку новые несчастья. Кто может поручиться, что то, с чем я пришел к князю, вообще принадлежит ей? Но об этом думать надо было раньше…»

К счастью, долго ждать не пришлось. Хааген, который почему-то готов был совершенно к обратному, почти бездумно подошел к двери, которую открыл ему комендант.

— Прошу, господин, — кивнув, сказал Норвин. — Князь желает познакомиться с человеком, который снабжает оружием имперских солдат.

Сказав это, он подмигнул.

Комната с каменными стенами, суровость которых пытались смягчить с помощью огромного дартанского ковра и многочисленных гобеленов, казалась довольно просторной — может быть, потому, что в ней почти не было никакой обстановки. Посреди стоял громадный стол, окруженный стульями. Во главе его сидели несколько человек. Оружейник удивился, видя простые одежды скромных цветов, столь не походившие на богатые, ярко разукрашенные одеяния, преобладавшие в дворцовой толпе. Но провинциями правили армектанцы (представителей покоренных народов не слишком охотно допускали ко власти), косо смотревшие на слишком явную демонстрацию богатства и положения. Человек, занимавший высокий пост, должен был уметь четко выражать свои мысли, но одеваться — скорее скромно.

Хааген, услышав звенящую словно серебро речь за столом, неожиданно сообразил, что не владеет армектанским и, что еще хуже, очень слабо знает кинен, упрощенный вариант этого языка, данный Армектом всем народам империи… Богатейший язык покорителей Шерера, являвшийся ключом к пониманию и познанию их традиций, столь сильно отличался от громбелардского или даже дартанского, что армектанцы просто не в силах были этого вынести. Искренне убежденные, что говорящие «кое-как» народы несчастны уже лишь по одной этой причине, они даровали им общий язык, кинен. Это был лишь скелет их языка, составленный из самых распространенных оборотов и выражений… который все равно оказался чересчур сложным для жителей Громбеларда и Гарры. Только в Роллайне, Золотой столице Дартана, использование армектанского считалось — в определенных кругах — хорошим тоном.