В общем-то это не шло ни в какие ворота — проявлять такую расточительность в отношении своего собственного репертуара, но что поделаешь, у меня было такое ощущение, что я открыл золотую жилу своей фантазии, и чем дальше я ее разрабатывал, тем бездоннее она становилась.

Я рассказывал о своих приключениях на острове Сирен, об уникальной способности выдувать из куска дерева чудесные вещи, о зубце, украденном мною с короны Нептуна, о лифте, в котором я ездил к центру Земли, о том, как собирал крокодиловы слезы на Амазонке, и о северном сиянии, которое лично рисовал на небе хвостом оседланной мною кометы. Я раскрыл публике секреты своей профессиональной деятельности, ведь я был и звездных дел мастером, и врачевателем икоты, и стражем экваториальной линии, и подводным полицейским, и парикмахером волн, и дирижером приливов. Я доверил им свой самый главный секрет — это именно я посолил океан, заморозил Северный полюс и засахарил Сладкую пустыню.

Я заливался соловьем, размахивал лапами, гримасничал и кривлялся в своем кресле так, что вернувшая наконец способность веселиться публика хохотала до изнеможения. И мои старания были оценены по достоинству. Стрелка прибора ни разу не опустилась ниже девяти баллов.

Нусрам тем временем еще больше сдал. Его истории и способ их представления все еще были на высоте, любой начинающий гладиатор позавидовал бы таким выступлениям, но мне как профессионалу было ясно: он экономит силы, значительно сократив движения, эмоции и жесты.

Мои силы тоже оказались не бесконечны, и понимание этого обрушилось на меня как снег на голову. Семьдесят пять раундов остались позади, перевес в мою пользу насчитывал не менее десяти. Начинать следующее сражение предстояло мне, и тут я почувствовал, что не могу раскрыть рта, от слишком долгого усердного говорения мой голосовой аппарат вышел из строя, в горле пересохло, язык распух и стал шершавым будто наждак. Но хуже всего было то, что такая же засуха наступила у меня в голове.

Там не осталось ни одной мысли.

И тут Нусрам задал мне жару.

Раунды с пятьдесят восьмого по семьдесят седьмой

Этого я от него никак не ожидал. Оказывается, все это время он водил меня за нос, преспокойненько дожидаясь своего часа и экономя силы для решающего броска. Я попался на удочку, как какой-нибудь неопытный новичок, лучшие свои идеи бесцельно растратил в предвкушении скорой победы, а он приберег свои на потом и теперь блистал ярче, чем в начале дуэли.

Я не учел двух вещей. Во-первых, грандиозного опыта, накопленного им за время своей гладиаторской карьеры, которая у него, между прочим, длилась в двенадцать раз дольше моей. Он не только успел рассказать тысячи своих собственных историй, но и выслушал не меньшее количество чужих, которые до поры до времени сохранял в памяти и теперь использовал в качестве источников новых сюжетов. А во-вторых, к моменту нашей с ним встречи он успел как следует отдохнуть. Целых шесть лет он не выходил на сцену, в то время как я весь последний год только и делал, что проводил одну дуэль за другой. Я выдохся, исчерпал себя, а он пришел с новыми силами и, главное, с новой тактикой гладиаторского боя, разработанной им во время покоя, новой формой презентации лжи, которую теперь как козырного туза достал из рукава.

Музыка. Он поднял руку, и на сцену вышла целая капелла вольтигорков, каждый из которых держал в руке причудливый инструмент. Я успел определить только две тролльторны, два флоринтских вольтробаса, одну стальную арфу, три поющие пилы, две дальнезамонианские труты, два тарабана и яхольский черепичный клавесин. Музыканты выстроились полукругом позади трона Нусрама и замерли в ожидании его команды.

Вот, оказывается, чем занимался Факир все время своего загадочного отсутствия: он брал уроки вокала, развивал голосовые связки посредством этой сценической дисциплины, дополнительно тренировал голос пением. Он не только сочинял новые истории, он придавал им музыкальное обрамление. Как бывший его поклонник, я не мог мысленно не снять перед ним шляпу. Он совершил еще один прорыв в гладиаторском спорте.

Первое его музыкальное выступление походило на оперу: тихое лирическое пение тролльторн брало за душу, служа прекрасным фоном для вибрирующего тенора Нусрама, поющего на древнезамонианском. И не важно, что большинство зрителей не владели этим давно умершим языком, смысл был понятен без слов, как это обычно случается в опере, где музыка переводит слова на язык чувств. Речь, как всегда, шла о великих вещах: любви, предательстве, смерти и, конечно же, подлой лжи. Небольшую лесенку своего трона Факир умело использовал в качестве сцены, он изящно танцевал на ступеньках, ползал по ним, в отчаянии молотя кулаками. Под конец он драматически скатился вниз, симулируя свою собственную смерть. Последний вздох глубоким басом исторгся из его груди.

Я не мог не признать, что Нусрам был не только отличным певцом, но и талантливым композитором. Мелодии его действительно проникали в самое сердце. Надо ли говорить, что он получил десять баллов. Публика была вне себя от восторга и хлопала громче, чем в любой другой момент нашей дуэли.

А мне даже не удалось рассказать свою историю до конца. Меня освистали, впервые за все время моей гладиаторской карьеры. Всем не терпелось как можно скорее увидеть и услышать очередное изобретение Факира.

Снова вышли на сцену музыканты. Я ожидал уже, что Нусрам продолжит движение по накатанным оперным рельсам, но не тут-то было — в новом выступлении он кардинальным образом изменил все: стиль музыки, темп, громкость и даже свой внешний вид. Он сбросил гладиаторскую мантию, продемонстрировав публике свой все еще на удивление стройный, крепкий торс, на что женская половина ответила томными вздохами. А потом он — не могу найти более подходящего слова — зажег.

Труты заиграли веселый мотив, в такт ему вольтигорки отчаянно замолотили по тарабанам. Грубоватый, но зажигательный ритм сотрясал стены Мегатеатра. Потом вступили поющие пилы и поддали жару так, что многие зрители, не удержавшись, повскакивали с мест, даже у меня ноги сами собой начали пританцовывать. Нусрам на этот раз пел хриплым басом, извиваясь под музыку самым мерзким образом. Но публике и это тоже нравилось. Даже резкие взвизги черепичного клавесина только еще больше раззадоривали зрителей. Мне стоило большого труда сохранять спокойствие и не пуститься вместе с остальными в пляс. А зрители так и прыгали как обезьяны, во всем подражая Нусраму.

Это была не только новая техника гладиаторского выступления, это был совершенно новый музыкальный стиль. Раньше Атлантису были известны только оперы, некоторые народные жанры да еще монотонное завывание Пушка Грома. А это было нечто совсем другое. Факир рискнул, поставив все на одну карту.

Содержание истории из-за шума почти невозможно было разобрать (речь шла, вероятно, о вечной молодости танцоров-обезьян), и я не уверен, что это вообще можно было назвать гладиаторским спортом, но успех говорил сам за себя.

Снова десять баллов. Бешеные овации. И отчаянный свист, как только я раскрыл рот.

На этот раз слова Факира снова были хорошо, отчетливо слышны, поскольку он тихонько аккомпанировал себе на арфе. Заново облачившись в свою мантию, он пел высоким проникновенным сопрано о возникновении Жутких гор; получилось нечто вроде народной баллады, которая, с определенным количеством оговорок, еще могла сойти за выступление гладиатора. Но мелодия и в самом деле брала за душу, правда не так, как опера, а по-другому: на этот раз Нусрам обратился к патриотическим чувствам замонианцев.