Неожиданно я подумала, что любила и других. Только не знала об этом до сегодняшнего дня.

Огненную зеленоглазую Рив, Иту и Мию – зернышки, трогательные в своем желании скрыть дружбу, болезненный цветочек Озу. На протяжении этих лет, когда мы росли и взрослели, они, именно они были моей единственной семьей. Неужели скоро мы расстанемся и никогда, никогда не спросим друг у друга: «Ну как ты? Что болит? О чем ты думаешь и… чем я могу тебе помочь?»

Нас никогда не учили произносить такие слова. И все мы думали, что это – бесспорно. Но вовсе нет. И скоро я докажу это всем. Первой – Лил!

Когда дверь палаты приоткрылась, я всей кожей ощутила: да, это она! Как будто она, Лил, тоже почувствовала мои призывы.

Я вскочила с кровати, даже не подумав, что не успела сбросить платье, сменив его на ночную рубашку, бросилась к ней и крепко обняла.

Это были мои первые человеческие объятия после того, как я обнимала Кошку. Это было так приятно, словно в меня сразу же мощным потоком перелились тепло и свет.

Пальцы мои ожили и вспыхнули, я погладила ее по лицу и сдавленным голосом произнесла: «Лил…»

Она отшатнулась.

Даже к стене отлетела.

Вжалась в нее и смотрела на меня широко открытыми глазами, будто видела перед собой тигра.

– Что с тобой, Пат? – наконец сказала она. – Что с тобой? Ты с ума сошла?

Я засмеялась. Видимо, я и правда выглядела сумасшедшей.

Я взяла ее руку так крепко, что она не могла сопротивляться, и усадила рядом с собой на кровать.

Жаль, что я так и не поспала хоть немного, потому что мысли мои путались, а губы были такими сухими, что едва шевелились. Но я, не выпуская ее рук из своих, говорила и говорила. О том, что давным-давно хочу дружить с ней, что мы не должны потеряться, что мир – прекрасный и большой, что Венера – обнажена, а мадам де Реналь не виновата, что… что звукообразующим элементом на саксофоне является трость, которую еще называют «язычок», и что его диапазон состоит из трех регистров и покрывает две с половиной октавы…

Что у меня есть секрет – и этот секрет называется Кошка. И – это: я показываю Лил маленький телефончик.

Я еле шевелю губами. Чувствую, что Лил заботливо и осторожно укладывает меня назад, в кровать, накрывает одеялом, шепчет: «Тебе надо поспать, Пат…»

Как мне приятно ощущать, что наконец кто-то заботится обо мне. Лицо Лил расплывается перед моими глазами.

Я больше не могу и не хочу бороться со сном. Я слишком устала.

Как приятно засыпать. И чувствовать, что засыпаешь.

Глубоким, спокойным, медовым сном…

* * *

Сколько я спала? День? Два? Неделю?

За окном – дождь. И непонятно, какое время суток – вечер или утро?

Такая тишина вокруг. Только слышно, как барабанит по подоконнику дождь. Я так люблю этот звук. Люблю засыпать под него.

Но снова погрузиться в сон не удается. В палату входит госпожа Учительница. У нее строгое лицо, и мое намерение сказать ей пару добрых слов испаряется, как и желание поспать.

– Пат, – говорит госпожа Учительница. – Иди-ка за мной. Тебя зовет госпожа Директриса.

– А разве она уже вышла из отпуска? – спрашиваю я.

– Вышла ради тебя. Ты же у нас болеешь. Вот она и вышла. Сможешь идти?

Меня окутывает волна настоящей благодарности: это ж надо – госпожа Директриса приехала сюда ради меня.

Мне немного неловко вылезать из-под одеяла, ведь на мне то же самое платье, изрядно помятое, и носки – довольно грязные. Но госпожа Учительница как будто не замечает этого, не произносит ни единого слова упрека за такое безобразие, и меня опять окутывает волна благодарности.

Госпожа Учительница ведет меня из лазарета через сад в главное здание.

И я удивляюсь тому, что все вижу как-то по-новому, словно вблизи рассматриваю картину – одну из тех, которые видела в ЕГО альбомах с репродукциями: каждая травинка нарисована отдельно, сливы покрыты серебристой пыльцой, яблоки светятся изнутри, а с боковых аллей и от лужайки с бассейном слышатся детские голоса и трепетание их крыльев.

– Как красиво… – говорю я, глубоко вдыхая аромат сада.

Госпожа Учительница не отвечает, ведет меня вперед.

Через общий зал, по лестнице, по коврам, мимо одетых скульптур разных греческих богов, к двери кабинета.

Она открывает дверь и спрашивает:

– Разрешите?

Потом пропускает меня вперед и сразу закрывает за мной дверь.

Кабинет просторный и затемненный бархатными шторами. Шагах в двадцати от меня – не меньше! – стоит длинный стол. За ним сидит госпожа Директриса.

Я делаю книксен. Говорить первой полагается ей.

– Добрый день, Пат, – произносит госпожа Директриса. – Говорят, ты сильно заболела…

Я опускаю глаза.

– Что у тебя болит? – заботливо спрашивает госпожа Директриса. – Где именно?

Я прижимаю руку к груди с правой стороны.

– Сердце слева, Пат, – говорит госпожа Директриса.

Я перекладываю руку на левую сторону и краснею.

– Что с твоими волосами, Пат? – спрашивает она.

– Разве можно ходить в таком помятом платье, Пат? – спрашивает она.

– Чем от тебя пахнет? – спрашивает она.

И хмурит брови. Теперь ее взгляд не кажется мне ласковым, он постепенно леденеет. И от этого мгновенно внутри меня все холодеет и застывает, как воск в холодной воде.

– Говори мне правду, Пат! – приказывает она и… и кладет на стол мой, точнее, ЕГО, мобильный телефон. – Это мы нашли у тебя, Пат, пока ты спала! Говори мне правду.

Я молчу.

Я не могу врать, но и сказать правду тоже не могу.

Госпожа Директриса стучит пальцами по столу, выбивает барабанную дробь, как дождь по подоконнику. Наконец она говорит самое страшное:

– Я все знаю, Пат. Ты нарушила наши законы, Пат. И ты прекрасно знаешь, что должно быть дальше.

Она нажимает кнопку на столе, и в кабинет входят госпожи учительницы. Их двое.

– Сейчас тебя поведут в очистительный карцер, – говорит госпожа Директриса. – Там ты подумаешь о своих поступках и подготовишь речь для общего собрания. Потом, к сожалению, мы распрощаемся с тобой, Пат.

Мои ноги подкашиваются, и госпожи учительницы крепко подхватывают меня под руки.

И я слышу, как на столе звонит мой телефончик! Он играет прекрасную солнечную мелодию.

Учительницы крепко сжимают, крутят мои руки.

– Выведите ее, – говорит им госпожа Директриса, нажимая на кнопку ответа, и сообщает в трубку: – Вы ошиблись. У нас никогда такой девушки не было! – и отворачивается к окну.