– Теперь я здесь, – ответил Святослав, едва Сванхейд умолкла, чтобы перевести дух, хотя она еще не закончила.

– Ты останешься здесь? – она была недовольна, что внук ее перебил, и строго взглянула на него. – Надолго?

– Мой стол – в Киеве. Этой землей от моего имени управлял посадник.

– Словене подчинялись ему, пока он был жив. Но они заслуживают иметь собственного князя. Ты сделал свободных мужей смердами, подчиненных чужой стороне. А ведь не ты их завоевал – это они дали твоему отцу возможность сесть в Киеве. Они собрали войско, чтобы помочь тебе отомстить за твоего отца. В этой земле – корень твой силы, основа твоей власти. Я оставила за Ингваром отцовское наследство, хотя подумывала проклясть его и навсегда отторгнуть, после того как он силой сверг Олега и Мальфрид, свою сестру.

Святослав, смотревший на стол, вскинул на нее глаза. Проклясть? Оттогнуть? Он не знал, что это грозило его отцу, пока сам он был младенцем на втором году. Он знал, что отец сменил на киевском столе собственного зятя, но никогда не задумывался о том, как на это должны были взглянуть прочие родичи и особенно Сванхейд – мать и свергнутой княгини, и нового князя-захватчика. В ту пору ей было не избежать делать выбор между ними, своими родными детьми…

– Не дело – жалеть о давно принятых решениях, – продолжала Сванхейд. – Я тогда признала наследником наших владений Ингвара, моего старшего сына, и его потомство. Я рассчитывала, что у него будет несколько сыновей, из которых один будет жить и править здесь. Ты владеешь Киевом и не можешь жить в твоем родовом гнезде. Но у твоего отца родились два сына. И одному из них было дано имя Олава. Если здешним князем будет твой брат Улеб, то я не отступлю от своего решения, а земля словен получит собственного князя из того самого рода, что владеет ими уже полтораста лет. Таково мое слово.

Если бы Святослав с детства знал, что у него есть брат, он привык бы к необходимости делиться наследством, и они с Улебом, столько различные нравом, легко поладили бы. Но Святослав с отроческих лет был вынужден бороться – с древлянами, с влиянием матери и ее старого окружения, за свою честь и власть. В этой борьбе у него не могло быть союзников среди ровни – только соперники.

– Ты права – не дело брать назад однажды сказанное слово, – ответил он, глядя перед собой. – Я тоже дал слово. Я сказал, что нигде между Варяжским морем и Греческим не будет больше никаких князей, кроме меня.

– Но если ты не можешь успеть везде сам, надо звать на помощь родичей. Я уверена, – Сванхейд насмешливо прищурилась, – Харальд Боезуб и Ивар Широкие Объятия тоже были для своих земель никудышными управителями. Нельзя обрабатывать свое поле и одновременно биться на чужом. Ты выбрал путь воина – это славный путь, он доставит честь тебе и твоему роду. Но дай своей собственной земле защитника, судью и жреца, чтобы позаботился о ней. Иначе трудно будет рассчитывать на ее преданность.

– Я дал посадника, – Святослава задело это «тоже никудышными правителями», причислявшее к никудышным и его. – Вестим был княжеского рода, разве вы не знали? Чем он был вам плох?

– Он был не нашего рода. Я слишком стара, чтобы тратить время на споры, но вот что я тебе скажу. Земля словенская не желает больше жить под властью посадников. Ей нужен свой собственный князь. Словене желают видеть на столе моего внука Улеба. И если ты хочешь иного, то спорить тебе придется не со мной, старухой, сидящей в погребальной повозке, а с ними. Теперь ты знаешь, чего хочет эта земля. Созови словен и говори с ними. Но имей в виду: если ты не достигнешь согласия с той землей, что наделила твой род властью, ты подрубишь корень своей удачи.

На миг повисла тишина. Никто за малым столом не ел, все смотрели на Святослава, а он смотрел перед собой. На лице его было написана решимость не уступить и даже не слушать чужих доводов, но он прекрасно понял, чем ему пригрозили. За Сванхейд стояла его родовая удача и помощь предков, за мужами земли словенской – его сила. Чтобы не лишиться удачи и силы, он должен был склонить их всех на свою сторону.

Но как, если лучше всего он умел покорять вооруженной рукой, а здесь не мог этого сделать? Благословение и верность – хрупкие птицы, они гибнут, если пытаться сжать их в кулаке.

Святослав помолчал, не собираясь сдаваться и не решаясь отвергнуть эти, как он понимал, справедливые требования, да еще и высказанные ему матерью его отца. Той самой женщиной, королевой, благодаря которой он сейчас был князем и в Гардах, а не только в Киеве.

– Я слышал, – он поднял глаза и оглядел гридницу, – что у тебя живет Ма… Малуша, моя… моей матери…

– Мы зовем ее Мальфрид, – поправила Сванхейд. – Да, она живет у меня.

Святослав запнулся: это имя напомнило ему некое время, когда он сам приказывал всем называть эту девушку Мальфрид.

– А отчего я ее не вижу?

– Она… не сочла приличным выйти к тебе, – сказала Сванхейд, чтобы не говорить «она не захотела видеть тебя». – Ибо не знала, как меж нами пойдет беседа.

– Она здорова?

– Слава богам. Так что ты намерен делать?

– Ты сказала, – Святослав встал, выпрямился и опустил кулаки на стол; все его гриди мгновенно встали таким слитным движением, будто один человек с десятью телами, – что я должен говорить со словенами. Я буду с ним говорить. Завтра. В Перыни. Ты отдала эту землю мне, а я не отдаю назад то, на что имею право.

И он прямо взглянул в глаза Сванхейд, будто самой судьбе. Он и правда чувствовал, что судьба и бог говорят с ним устами старой бабки, но и перед ними Святослав киевский не опустил бы глаз.

– Хорошо, мои внуки будут в Перыни завтра. Да пошлют боги вам мудрости и согласия. Но помни, – Сванхейд тоже встала и чуть дрожащей сухой рукой прикоснулась к его локтю, – право на власть было вручено нашему роду этой землей. Твои предки правили здесь потому, что соблюдали ряд с этой землей. От них это право получила я, чтобы передать твоему отцу. Но у земли словен больше прав распоряжаться этой властью, чем даже у меня.

* * *

В Перынь князь прибыл уже на четырех лодьях. Отроков-бережатых при нем было два десятка, зато он привез немало старшей дружины. В каждой лодье виднелись яркие цветные кафтаны, отделанные шелком плащи тонкой шерсти, «киевские» пояса, тесно усаженные серебряными накладками хазарской работы. Огнем горели рукояти мечей-корлягов, отделанные тонким узором из меди, серебра или даже золота. Из старших воевод с ним приехал Тормар – ему было уже за пятьдесят, но он был еще силен и крепок, только рыжая его окладистая борода поседела по краям. Приехал Асмунд, бывший княжий кормилец и киевский воевода, с ним его старший сын Вальгард. Святослава окружали давние товарищи, выросшие в его дружине, под началом Игмора. И хотя людей при князе было не такуж много – десятка полтора, они производили столь же весомое впечатление, как полутысячное войско.

На причале Перыни людей было мало: не зная, что из всего этго выйдет, старейшины велели своим домочадцам идти по работам и к святилищу не соваться. Оттого казалось, что взоры богов сосредоточены на этих двух дружинах – одна в цветных кафтанах, другая в белых насовах, – что сошлись перед Волховой могилой.