Мария Антуанетта спала. Во дворце царила ненарушимая тишина, но на дворе, откуда Лафайетт счел возможным удалиться, чтобы также отдохнуть, бодрствовала революция; она глазела на темные стены и взглядом ненависти и мести скользила по окнам, за которыми спала королева Франции.

Королевская власть во Франции столько грешила в последние столетия, столько совершила преступлений, что народная любовь не могла не обратиться наконец в ненависть. Эта власть так долго «сеяла ветер», что теперь ей приходилось «пожинать бурю». Преступления, ошибки и безнравственность, которые сеяли на почве Франции Людовики XIV и XV и принц-регент, вырыли пропасть между королевской властью и народом, и из этой пропасти должна была вырасти революция, чтобы на настоящем выместить грехи прошлого, так как «грехи отцов отмстятся на детях их до третьего и четвертого колена».

Мария Антуанетта не видела пропасти, которую придворные льстецы закрывали цветами; но теперь цветы были разбросаны, королева заглянула в бездну, услышала проклятия, увидела разъяренных людей, превратившихся из благодушных подданных в грозных мятежников. Королева видела приближающуюся погибель, но не захотела отступить: лучше упасть в пропасть и разбиться насмерть, чем купить победу ценой унижения; лучше умереть достойно, мужественно, с короной на голове, чем жить лишенной власти и короны, в унижении и зависимости! С этими мыслями королева заснула после этого бурного дня; последней ее молитвой было:

— Боже, дай мне силы умереть, как подобает королеве! Боже, поддержи моего мужа, чтобы он был не только добрым человеком, но и королем!

Кампан, на цыпочках приблизившаяся к постели, чтобы видеть, заснула ли королева, получила приказание ложиться спать:

— Вам также нужен отдых; покойной ночи, Кампан!

— Королева приказала нам лечь спать, — сказала Кампан своим помощницам, — но неужели мы ляжем?

Обе дамы отрицательно покачали головами.

Кампан крепко пожала им руки и произнесла:

— Я знала, что мы сойдемся во мнениях; мы не должны спать в эту ночь, мы должны сторожить королеву. Пойдемте в приемную: там Варикур, который скажет нам, что делается за стенами дворца.

Три женщины тихо прошли во вторую приемную, тускло освещенную парой восковых свечей. Беспорядочно сдвинутые стулья и диваны напоминали о вторжении разъяренных женщин, требовавших свидания с королем. Им сказали, что это — половина королевы, и отвели их в кабинет короля, но они знали теперь, где находятся комнаты королевы, знали, что в них можно проникнуть со двора: стоило только миновать зал, занятый швейцарской гвардией. Эта мысль не покидала верной Кампан и приводила ее в ужас.

— Уйдемте отсюда, — шептали ей помощницы, — как сюда слышны песни и хохот! Что за ужасная ночь!

— День, который последует за нею, будет, может быть, еще ужаснее, — ответила Кампан. — Но не будем падать духом. Вот и господин де Варикур! Какие вести принесли вы нам?

— Очень дурные! — ответил офицер швейцарской гвардии, быстро вошедший в эту минуту в зал, — Толпа все возрастает: из Парижа вместе с народом явились теперь и ораторы, подстрекатели масс, и подбивают их на цареубийство. Измена, злоба, ненависть окружают дворец, а трусость и зависть открывают им двери. Уже многие из солдат отправились на площадь, к мятежникам. Я клялся в верности королю и королеве и буду верен этой клятве до последнего вздоха. Я занял лестницу, которая ведет на эту половину, а вы сторожите спальню королевы; пусть каждый из нас исполнит свой долг.

— Да, исполним наш долг, — просто ответила Кампан, пожимая ему руку, — Милые мои, — обратилась она к своим помощницам, — ведь мы никого не допустим проникнуть к королеве?

— Никого! — мужественно и решительно ответили обе дамы.

— А пока я жив, ни одна душа не проникнет на лестницу, — сказал Варикур. — Прощайте! Обращайте внимание на всякий шум; если услышите мой голос и я крикну: «Пора!», то немедленно будите королеву и прячьте ее! Бьет три часа, это час смены. Прощайте!

В его глазах, обращенных на Кампан, выражалась просьба; она невольно подошла к нему.

— Я предчувствую, что не переживу этой ночи, — тихо прошептал он, — У меня, вы знаете, есть невеста; если я нынче погибну, скажите ей, что я умер с ее именем на губах. Приласкайте и утешьте ее; скажите ей, что я прошу ее не плакать обо мне… только пусть она не забывает меня! Прощайте!

Он ушел, а Кампан с трудом подавила слезы, просившиеся ей на глаза. Затем три женщины тихо прошли в маленькую гостиную королевы, где обыкновенно собирались те из придворных дам, которые удостаивались чести присутствовать при туалете королевы. Кампан заперла за собой двери и положила ключ в карман.

— Будем теперь сторожить дверь спальни, — сказала она и, приставив свои стулья к дверям комнаты королевы, три женщины уселись на страже, ждать конца ужасной ночи.

Ни одна не решалась прервать мертвое молчание. Все три прислушивались к изредка долетавшим до них крикам мятежников.

Медленно тащились стрелки каминных часов; Кампан поминутно смотрела на них, и ей казалось, что время остановилось, что уже целая вечность прошла с тех пор, как дамы расстались с Варикуром, а часы все еще не пробили четырех. Но стрелки все-таки ползли вперед, и наконец прозвучали четыре удара. Еще три часа, еще три вечности до наступления дня!

Но что это за новые звуки? Это не только пение, не только крики ярости: это шум борьбы, выстрелы, бряцанье оружия. Три женщины вскочили со своих стульев. Кампан вышла во вторую приемную, дверь которой она замкнула изнутри, и приложила ухо к замочной скважине. Нет, в