Либби вдруг обнаружил, что думает о своем родном плато Озарк. По-прежнему ли зеленеют леса и стелется ли среди деревьев дым осенью? Но потом он вспомнил, что вопрос этот лишен всякого смысла, и его внезапно охватила тоска по дому, какой он не испытывал со времен своей юности в Космическом строительном корпусе, когда совершал свой первый прыжок в глубокий космос.

Подобные сомнения и неуверенность, чувство потери и ностальгия распространились по всему кораблю. На первом этапе полета у Семейств имелся стимул – тот же, под воздействием которого ползли по равнинам крытые фургоны первопоселенцев. Но теперь они летели в никуда, и за каждым днем лишь следовал очередной, ничем от него не отличавшийся. Их долгие жизни превратились в бессмысленное бремя.

Айра Говард, чье состояние составило основу Фонда Говарда, родился в 1825 году и умер в 1873-м от старости. Он продавал еду золотоискателям в Сан-Франциско, стал оптовым маркитантом во время Гражданской войны и увеличил свое богатство в период трагической Реконструкции.

Говард смертельно боялся умереть. Он нанял лучших врачей своего времени, чтобы продлить свою жизнь. И тем не менее старость забрала его в том возрасте, когда большинство мужчин обычно еще молоды. Однако он завещал, чтобы его деньги были потрачены на «продление человеческой жизни». Распорядители его имуществом не нашли иного способа исполнить его волю, кроме как искать людей, чья родословная свидетельствовала о врожденной предрасположенности к долголетию, а затем склонять их к бракам между собой. Подобный метод предвосхитил труды Бербанка[35], и осталось неизвестным, знали ли распорядители о проясняющих многое исследованиях монаха Грегора Менделя.

Увидев входящего в ее каюту Лазаруса, Мэри Сперлинг отложила книгу.

– Что читаешь, сестра? – Он взял книгу в руки. – «Екклезиаст»? Гм… не знал, что ты настолько набожна. «А тот, хотя бы прожил две тысячи лет и не наслаждался добром, не все ли пойдет в одно место?» – прочитал он вслух. – Что-то уж чересчур мрачновато, Мэри. – Он пробежал глазами текст. – Как насчет этого? «Кто находится между живыми, тому есть еще надежда…» Или… гм, веселого тут и впрямь маловато. Попробуй-ка вот это: «И удаляй печаль от сердца твоего, и уклоняй злое от тела твоего, потому что детство и юность – суета». Это больше в моем стиле – ни за что не стал бы снова молодым, даже если бы мне за это заплатили.

– А я бы стала.

– Мэри, что с тобой? Сидишь, читаешь самую тягостную из Книг Библии – сплошные смерти и похороны… Что случилось?

Она устало потерла глаза:

– Лазарус, я старею. О чем еще я могу думать?

– Ты? Да ты свежа, словно маргаритка!

Мэри посмотрела на него, зная, что он лжет, – она видела в зеркале собственные седеющие волосы и увядающую кожу, чувствовала ломоту в костях. И тем не менее Лазарус был старше ее… хотя, насколько ей было известно из ее познаний в биологии, полученных за годы работы в лаборатории по исследованию долголетия, Лазарус никак не мог дожить до ее возраста. Когда он родился, программа длилась всего лишь три поколения, чего явно было мало, чтобы отбраковать менее выносливые генетические линии, – разве что имело место некое крайне невероятное сочетание генов.

Однако он был жив и стоял перед ней.

– Лазарус, – спросила она, – сколько ты рассчитываешь прожить?

– Я? Странный вопрос. Помню, как-то раз я задал его одному человеку – в смысле, насчет себя, а не насчет него. Слышала когда-нибудь о докторе Хьюго Пинеро?[36]

– Пинеро… Пинеро… Ах да – «шарлатан Пинеро».

– Мэри, он не был шарлатаном. Он действительно мог точно предсказать, когда человек умрет.

– Но… хотя продолжай. Что он тебе сказал?

– Погоди. Я хочу, чтобы ты поняла: он нисколько не жульничал. Его предсказания в точности сбывались, – если бы он не умер, страховые компании попросту бы разорились. Это было еще до твоего рождения, но я уже жил в то время и точно знаю. Так или иначе, Пинеро снял с меня показания своих приборов, и они, похоже, его чем-то встревожили. Он снял показания еще раз, а потом вернул мне деньги.

– И что он сказал?

– Я не сумел добиться от него ни слова – он лишь хмуро смотрел то на свою машину, то на меня. Так что на твой вопрос я ответить не могу.

– Но сам-то ты что об этом думаешь, Лазарус? Не надеешься же ты жить вечно?

– Мэри, – тихо проговорил он, – я не собираюсь умирать. Вообще об этом не думаю.

Наступила долгая пауза.

– Лазарус, – наконец сказала Мэри, – я не хочу умирать. Но в чем цель нашей долгой жизни? Похоже, с возрастом мы не становимся мудрее. Не продолжаем ли мы просто существовать после того, как наше время уже прошло? Не застряли ли мы в детском саду, вместо того чтобы двигаться дальше? Не следует ли нам умереть и родиться заново?

– Не знаю, – ответил Лазарус, – и вряд ли смогу узнать… Но будь я проклят, если во всех этих тревогах есть какой-то смысл. Я рассчитываю жить так долго, как смогу, и узнать столько, сколько смогу. Возможно, мудрость и понимание оставлены нам про запас, на будущее, а может, они вообще не для нас. Так или иначе, я рад, что живу, и наслаждаюсь жизнью. Так что, милая моя Мэри, – carpe diem![37] Все равно другого не дано.

Жизнь на корабле постепенно вновь стала столь же монотонной, как и во время долгих лет первого прыжка. Большинство семьян погрузились в анабиоз, а остальные ухаживали за ними, кораблем и гидропонными фермами. Среди спящих был и Слейтон Форд – анабиоз стал для него последним шансом излечиться от душевного расстройства.

Полет к звезде РК3722 занял семнадцать месяцев и три дня по времени корабля.

Путешествие закончилось так же, как и началось, – без какого-либо участия со стороны экипажа. За несколько часов до прибытия к цели на экранах вновь вспыхнули звезды, и корабль быстро затормозил до межпланетных скоростей. Торможения никто не ощутил – таинственные силы одинаково действовали на любую массу. «Новый рубеж» вышел на орбиту вокруг живой зеленой планеты в нескольких сотнях миллионов миль от ее солнца, и вскоре Либби доложил капитану Кингу, что они находятся на стационарной орбите.

Кинг осторожно попробовал приборы, остававшиеся безжизненными с момента старта. Корабль слушался, – казалось, управлявший им до этого пилот-призрак наконец их покинул.

Либби решил, что сравнение не вполне корректно, – данное путешествие, вне всякого сомнения, было запланировано заранее, но из этого никак не следовало, что кто-то привел их сюда. Он подозревал, что «боги» джокайров воспринимали мироздание как нечто предопределенное и изгнание землян являлось для них свершившимся фактом еще до того, как оно случилось. Увы, подобная концепция содержала в себе слишком много неизвестных и для ее описания попросту не хватало слов. В крайне грубом упрощении речь могла идти о некоей специально созданной для них мировой линии, которая покидала обычное пространство, а затем вновь в него возвращалась, и когда корабль достиг ее конца, он вновь начал вести себя как обычно.