— Подчинялась? — не унимался Тим. Людмилу затрясло. Тим увидел, что она пытается «щелкнуть» и не может, так он ее задел за живое — того и гляди заплачет.

— Понравилось?! - с легкой угрозой в голосе спросил вошедший в роль Тим.

— Тимка… — прошептала Людмила. Она шагнула к нему ближе, вплотную, чтобы не слышал муж. — Вытащи меня. Освободи. Ты не представляешь, что они заставили меня сделать…

— Догадываюсь. Секс?

Глаза женщины заблестели от слез.

— Мне себя не жалко… — выдохнула она. — Мне Саньку… Он-то при чем? Он же подписку не давал, он вообще ничего не знает…

Тим аккуратно выстроил перед собой барьер. Ему пришло в голову, что, если он еще чуть-чуть нажмет, Людмила с рыданиями бросится ему на грудь. И тогда придется что-то объяснять этому Саньке. — За что они меня так, Тима? — спросила Людмила, прижимая руки к груди. — Я же все для них делала…

— Вот именно за это самое, — развел руками Тим. — Нечего было прогибаться. Кто один раз прогнулся, того вообще согнут.

— Тебе легко это говорить… — Людмила шагнула назад. — Ты молодой, сильный. Ой, Тимка, до чего же ты сильный теперь…

— Ладно, — сказал Тим. — Договорились. Что могу, сделаю. Хорошо?

— Пожалуйста, Тимочка, родной!

— Ты не пробовала от голосов элементарную блокировку? Петь про себя, например?

— Пробивают, Тим. Ой, что-то холодно мне. Я пойду, ладно?..

— Плохо делаешь, вот и пробивают. Ты старайся.

— Тима, милый, я стараюсь. Ты просто не понимаешь, какой ты сильный. Я ничего подобного в жизни не видела. — Ладно. Счастливо, Люда. И… спасибо тебе.

— За что? — удивилась Людмила.

— Да так… Пока! — Тим вдруг неожиданно для себя потянулся к Людмиле, коротко чмокнул ее в щеку, махнул рукой Саньке, по-прежнему стоявшему в отдалении столбом, повернулся и ушел в ночь.

* * *

Он проснулся около четырех дня, когда на город уже спускалась зимняя ночь. Ольга в своем рекламном агентстве пятый день подряд выполняла какой-то срочный заказ, и запах ее волос уже выветрился из подушки. Но Тим все равно потерся небритой щекой о наволочку и потянул носом воздух.

Плеер валялся на полу — наверное, Тим спихнул его во сне на пол. Вчера он почти не пил и на ночь просто воткнул себе в ухо тихую, баюкающую мелодию. Этого оказалось достаточно. Небольшая доза алкоголя не дала музыке чересчур возбудить его, и Тим довольно легко заснул. Но мозг был активизирован и не позволил голосам даже пикнуть в ответственный момент, когда человек начал проваливаться в забытье.

За поздним завтраком или, скорее, ранним ужином Тим привычно налил себе полстакана, выпил и подумал, что музыка — это не выход. Просто еще один способ расшатать нервную систему и оказаться в итоге беззащитным. Он прошел в кабинет, рассортировал бумаги и принялся укладывать их в конверт.

Здесь было все. Стенограмма признаний Лебедева и рассказ Эфы, записанный по памяти. Первоначальный вариант статьи Зайцева о полынинской лаборатории. Ксерокопии заключений экспертов «Комитета защиты жилищ». Меморандум Бандурова. И еще десяток аккуратно распечатанных интервью, заверенных подписями респондентов. Зомби. Биороботы. Как они только себя не называли…

Тим положил конверт в ящик стола. «Завтра же передам все это Зайцеву. Пусть разбирается». Оделся и пошел по магазинам.

На улице было хорошо. Как все ярко выраженные «совы», Тим очень любил темное время суток. Сумерки окончательно пробуждали его, сознание прояснялось, тело начинало требовать движения, действия, радости… Родители Тима понять этого не могли. Они всю жизнь заставляли себя рано ложиться и рано вставать, и ночные бдения сына за книгами доводили их до белого каления. И как только Тиму удалось на паях с Кремером арендовать микроскопическую квартирку на окраине города, он туда сбежал. А потом, набрав клиентуру и начав прилично зарабатывать, снял двухкомнатную, тоже на окраине, но близко к метро и зажил такой жизнью, которую считал нормальной.

Все перечеркнули голоса.

Тим глубоко вдохнул морозный сырой воздух и вспомнил почти забытое ощущение. Вот так он частенько выбирался погулять еще год назад, чувствуя себя чем-то вроде зверя, выходящего на промысел. Ходил по городу и размышлял. Наблюдал за людьми, прислушивался к разговорам, смотрел и анализировал. Да, ему не хватало опыта, чтобы понять все. Но он увидел главное — то, что «нормальные» люди называли жизнью, ему не подходило. Как можно так жить — натянув на себя тяжеленную сбрую обязательств, сузив угол зрения шорами общепринятых норм… Ты должен получить хороший аттестат, сынок. Ты должен поступить в институт, сынок. Ты должен, всегда должен. Жить правильно. Быть как все.

Какое-то время Тим подчинялся. Все у него получалось легко и красиво. Да, иногда он уставал, особенно когда сдавал вступительные. Но его сердце не участвовало в этой работе совершенно.

Сердце было занято другим. Тим знал совершенно точно, что не будет всю жизнь журналистом. Ему очень нравилась эта работа, но больше всего на свете он хотел лечить больных. Лечить руками, не как врач, а как сенс. Это нужно было делать тайком, подпольно, ни в коем случае не давая понять родителям, что ты ступил на такую скользкую дорожку. Но и другого выбора для себя Тим не видел. Он не хотел быть, как все. У него была своя система ценностей — свобода, честь, любовь. Свободу он обрел, честным старался быть, а любовь — придумал. Потом оказалось, что придумывать любовь нельзя и полюбить женщину только за то, что она красивая, невозможно. А если вдобавок у тебя в голове компьютер, который постоянно что-то анализирует и сопоставляет, такая женщина не нужна даже для секса, потому что уж очень он получается… односторонний. Тим поставил на себе крест и с головой ушел в работу, в совершенствование пси-восприятия. И как раз к моменту, когда любовь стала для него чем-то абстрактным, выдумкой талантливых писателей, подкатила улица Кузнецкий Мост, зверский похмельный синдром и Ольга навстречу.

Тим шел по городу и вспоминал, а невидимые щупальца сканировали пространство вокруг в поисках возможной слежки и опасности вообще. Уже второй час он находился между небом и землей, глядя на мир и глазами, и активизированным пси. И не испытывал ни малейшего неудобства. Это было приятно, но и немножко страшно. Тим вздыхал и кривил лицо. «Привыкай. Так нужно».

Уже поднимаясь в лифте, Тим почувствовал рядом чужой, недобрый след. Он «щелкнул» глубже, и, когда двери лифта распахнулись на этаже, сердце его учащенно забилось. «Ко мне приходил враг. Мелкий, нестрашный, но гаденький враг. Он открыл дверь и вошел в мой дом».

Тима затрясло от злобы. Он ворвался в квартиру и пробежался по ней, «принюхиваясь». «Ничего особенного. Только медленно остывающие следы. Он вошел и вышел. Но, похоже, он что-то уволок с собой».