Он вернулся в Тедкастерскую гостиницу. Пробило половина седьмого, "половина после шести", как выражаются англичане. Еще только начинало смеркаться.

Дядюшка Никлс стоял на пороге входной двери. Ему так и не удалось согнать с лица выражение испуга, пережитого утром.

Заметив Урсуса еще издали, он крикнул ему:

— Ну, что?

— Как что?

— Вернется Гуинплен? Давно уже пора. Скоро соберется публика. Будет сегодня выступать "Человек, который смеется"?

— "Человек, который смеется" — это я, — сказал Урсус.

И, взглянув на содержателя харчевни, оглушительно захохотал.

Потом поднялся на второй этаж, распахнул ближайшее к вывеске гостиницы окно, высунулся в него, протянул руку, сорвал доски с надписями: "Гуинплен — Человек, который смеется" и "Побежденный хаос", взял их подмышку и спустился вниз.

Дядюшка Никлс следил за ним глазами.

— Зачем вы снимаете это?

Урсус снова разразился хохотом.

— Чему это вы радуетесь? — спросил хозяин.

— Я решил жить сам для себя.

Никлс понял и приказал своему помощнику Говикему объявлять всем, кто придет, что сегодня вечером представления не будет. Он убрал от дверей бочку, служившую будкой кассирше, и откатил ее в дальний угол низкого зала.

Минуту спустя Урсус поднялся в "Зеленый ящик".

Он поставил в угол обе вывески и вошел в отделение фургона, которое он называл "женской половиной".

Дея спала.

Она лежала на постели одетая, только расстегнув платье, как делала обычно во время дневного отдыха.

Подле нее сидели, погруженные в задумчивость, Винос и Фиби, одна на табуретке, другая прямо на полу.

Несмотря на поздний час, они не надели костюмов, в которых изображали богинь, что свидетельствовало о глубоком унынии. Они так и остались в корсажах из грубой шерсти и в холщовых юбках.

Урсус посмотрел на Дею.

— Она готовится к более долгому сну, — пробормотал он.

И обратился к Фиби и Винос:

— Эй, вы, послушайте! Кончена музыка! Можете спрятать ваши трубы в ящик. Хорошо сделали, что не вырядились богинями. Конечно, в своем естественном виде вы достаточно уродливы, но все-таки поступили умно. Щеголяйте в своих отрепьях. Представления не будет ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, ни послепослезавтра. Нет больше Гуинплена. Сам черт его теперь не сыщет.

И он снова устремил глаза на Дею.

— Какой это будет для нее удар! Она погаснет сразу, как свеча.

Он набрал в грудь воздуха и дунул:

— Фу! — и кончено.

И засмеялся сухим смешком.

— Не будет у нас Гуинплена, не будет ничего. Это все равно, как если бы я лишился Гомо. Даже хуже. Она почувствует себя более одинокой, чем всякая другая. Слепые тяжелее переживают горе, чем мы.

Он подошел к окошечку в глубине фургона.

— Как прибавляется день! Уже семь часов, а еще довольно светло. Все-таки зажжем свечу.

Он высек огнивом искру и зажег фонарь, спускавшийся с потолка "Зеленого ящика". Затем наклонился над Деей.

— Она простудится. Вы ее слишком легко одели. Французы говорят:

Апрель еще не май -

Фуфайки не снимай.

Заметив, что на полу блестит булавка, он поднял ее и воткнул себе в рукав. Потом, жестикулируя, стал ходить взад и вперед по фургону.

— Я не потерял присутствия духа. Я нахожусь в здравом уме более, чем когда-либо. По-моему, данное событие в порядке вещей, и я одобряю то, что происходит. Как только она проснется, я выложу ей все без утайки. Катастрофа разразится немедленно. Гуинплена больше нет. Значит, прощай, Дея! Как хорошо все устроилось. Гуинплен в тюрьме, Дея на кладбище. Как раз друг против друга. Настоящая пляска смерти. Две человеческие судьбы сходят со сцены. Спрячем костюмы. Захлопнем чемодан, то есть гроб. Это была чета неудачников. Дея без глаз, Гуинплен без лица. Там, на небесах, господь возвратит Дее зрение, а Гуинплену красоту. Смерть все приводит в порядок. Все отлично. Фиби, Винос, повесьте на стену ваши тамбурины. Ваш, с позволения сказать, музыкальный талант теперь зачахнет, мои красавицы. Ни играть, ни трубить больше не придется. "Побежденный хаос" побежден. "Человеку, который смеется" — крышка. Великому шуму и грохоту конец. А Дея все спит. И хорошо делает. На ее месте я бы и не просыпался. Впрочем, она скоро опять заснет. Долго ли помереть такой худышке? Вот что значит удариться в политику. Какой урок! И как правительства правы! Гуинпленом занялся шериф. Деей займется могильщик, Поучительная симметрия. Надеюсь, хозяин харчевни плотно запер дверь. Сегодня мы умрем в тесном семейном кругу. Впрочем, ни я, ни Гомо. Одна только Дея. Я буду по-прежнему разъезжать в фургоне. Я рожден для бродячей жизни. Отпущу обеих женщин. Ни одной у себя не оставлю. У меня есть наклонность сделаться старым развратником. Служанка у распутника — все равно что хлеб на столе. Не желаю искушений. Не по возрасту это мне. Turpe senilis amor[102]. Теперь опять стану бродить один с Гомо. Вот кто удивится — так это он: где Гуинплен, где Дея? Мы снова вдвоем, старый товарищ. Я в восторге, черт побери! Поперек горла стояла у меня их идиллия. А этот негодяй Гуинплен и не думает возвращаться. Он бросил нас. Прекрасно. Теперь очередь за Деей. Ну, эта не заставит себя долго ждать. Я люблю законченность во всем. Пальцем о палец не ударю, чтобы помешать ей умереть. Околевай, слышишь! Ах, черт, она просыпается!

Дея открыла глаза (слепые часто спят с закрытыми глазами). Ее нежное, невинное лицо озарилось улыбкой.

— Она улыбается, — пробормотал Урсус, — а я смеюсь. Все идет прекрасно.

Она позвала:

— Фиби! Винос! Пора, должно быть, начинать представление. Я, кажется, очень долго спала. Оденьте меня.

Ни Фиби, ни Винос не шевельнулись.

Между тем взгляд Деи, в котором было нечто невыразимое, свойственное всем слепым, встретился с глазами Урсуса. Старик вздрогнул.

— Ну, — закричал он, — чего вы ждете? Фиби, Винос, разве вы не слышите, что говорит Дея? Оглохли вы, что ли? Живее! Представление сейчас начнется.

Обе женщины с крайним удивлением смотрели на Урсуса.

Урсус заорал:

— Разве вы не видите, что публика уже собирается? Фиби, одевай Дею! Винос, бей в тамбурин!

Фиби была само послушание, Винос — пассивность. Вдвоем они олицетворяли собою безропотную покорность. Их хозяин всегда был для них загадкой. Кого не понимают, тому обычно слепо повинуются. Они просто решили, что он сошел с ума, но исполнили его приказание. Фиби сняла с гвоздя костюм, Винос схватила тамбурин.