Если сравнивать с 1941 г., родители теперь находились куда более в курсе событий кампании, поэтому могли отслеживать передвижение Гельмута чуть ли не в режиме реального времени: мать почти с точностью до дня назвала момент, когда сын выйдет к заболоченным берегам Дона. Отец все еще пытался уговорить его подать рапорт о зачислении на офицерские курсы, но, в отличие от прошлого года, теперь уже привык читать в ответ «нет». Гельмут все чаще считал себя храбрым и опытным пехотинцем, а не участником парадов мирного времени. Но он постепенно начинал задумываться о фамильном призвании – медицине, хотя избрание отцовской профессии и означало бы отказ от прежнего поприща – химии. Растрачиваемое на войне время все сильнее беспокоило его – пора обосновываться, делать карьеру, создавать семью: «По всей вероятности, война со всей ее суровостью и несправедливостью развивает во мне тягу к порядку и обустроенной жизни. Химия сможет дать мне это только после долгих лет». Его сестра Эльфрида сделала выбор в пользу изучения медицины. Как писала Гельмуту мать, многие молодые люди внезапно стали подавать документы в университет, чтобы оставить военную службу. По мнению Гельмута, ему, пехотинцу, вряд ли светило нечто подобное: разрешения не дадут, поскольку пополнений приходит мало. Единственный вариант – попросить о переводе в медицинскую часть, а потом уже по цепочке выйти на учебу; но, как ему казалось, на это ушло бы по меньшей мере года два, а война так долго продлиться не могла[661].

Ганс Альбринг строил планы на отпуск для поступления в университет. Он хотел изучать историю, философию и немецкую литературу. Не отягощая себя переживаниями по поводу «потерянного времени» на военной службе, в тишине ночи, когда выключали рацию в их связном фургоне, он принимался за новый перевод Евангелия от Иоанна. Кроме того, Ганс дорабатывал наброски и делал из них иллюстрации в надежде опубликоваться. Он начал рисовать лица боевых товарищей и их руки. Не желая отставать от друга, Ойген Альтрогге, оправившись после пулевого ранения в бедро и вернувшись на передовую, взялся за текст и картинки к «Часослову». К тому времени, однако, Ойген узнал о приостановлении выдачи разрешений на отпуск для учебы солдатам на Восточном фронте и беспокоился о душевном состоянии Ганса теперь, когда все «мечты и надежды» разом рассыпались в прах[662].

На Кавказе группа армий «A» фельдмаршала Вильгельма Листа 9 августа 1942 г. захватила первые нефтяные месторождения в районе Майкопа, хотя все вышки и оборудование Красная армия успела уничтожить. В результате стремительного продвижения на 500 километров за две недели немецкие линии снабжения растянулись настолько, что бензин приходилось подвозить на верблюдах. 12 августа часть Гельмута Паулюса участвовала во взятии Краснодара, открывшего немцам порты восточного сектора Черного моря на Таманском полуострове и обеспечивавшего возможность доставки грузов немецким и румынским войскам на Кавказе морскими судами из портов Румынии[663].

Во второй половине августа пехотная часть Гельмута Паулюса наконец-то оставила позади казавшиеся нескончаемыми степи. Постепенно поднимаясь выше, он чувствовал себя в предгорьях Кавказа все больше в знакомой обстановке. 20 августа из-за разыгравшейся артиллерийской дуэли пехоте пришлось остановиться, и у Гельмута появилось время для созерцания окрестностей: впереди виднелась дубовая роща, а за ней высились горы. Как он высказался о своих ощущениях, я «почти мог вообразить, что нахожусь дома. Это место сильно напоминает Шварцвальд». После полудня лесничий из черкесов согласился вывести их тропами в советские тылы. В ту ночь, когда рота сделала привал на третьей уже высоте, взвод Гельмута послали вниз, в долину, на поиски военной дороги, которая могла бы дать выход к высокогорным перевалам. Всю ночь напролет они лежали за кустами вдоль дороги и наблюдали за тем, как грузовики Красной армии, ее артиллерия, стрелковые колонны и обозы текли по единственной крупной транспортной артерии на юг, в богатые нефтью земли. С рассветом полагалось вернуться обратно в состав роты, но взвод открыл огонь. Красноармейцы быстро пришли в себя после неожиданного нападения неприятеля в своем глубоком тылу и воспользовались лесными зарослями для обхода небольшого отряда немецких дозорных, прижимая их огнем к руслу небольшого ручья в долине. Гельмута ранили при первых же выстрелах противника[664].

«Поначалу, – писал он домой, – я и не осознал вовсе, что ранен. Просто увидел дыру в штанах. Но кровь не шла. Потом встал и увидел, как белье становится красным, и тут понял, что меня зацепило». Санитар быстро пришел на помощь, срезал штанину и перебинтовал рану, Гельмут сумел даже самостоятельно доковылять до оврага, где врач устроил пункт первой медицинской помощи. Пуля удачно прошла через левое бедро, не задев ни артерии, ни кости, просто оставив по себе 5-сантиметровый раневой канал в «мясе». У батальона кончались боеприпасы, и неприятель шаг за шагом теснил его с трех сторон, прижимая к горе. Она и спасла их. На следующее утро немецкая колонна, всю ночь пробиравшаяся через горы, подвезла отчаянным дозорным боеприпасы и продовольствие, а на обратном пути захватила с собой раненых. Пока Гельмут ковылял на своих двоих, повязка ослабла, рану натерло о пропитанное потом и засохшей кровью нестираное неделями белье. Через пару километров они добрались до телег, на одну из которых с неописуемым облегчением и взгромоздился Гельмут[665].

Обратное путешествие по наклонной в направлении подножия горы напомнило беспомощно лежавшему на телеге Гельмуту лесную дорогу чуть южнее Пфорцхайма, где его сестра Ирмгард чуть не вывалилась из детской коляски. Единственным тормозом служила цепь, запиравшая заднее колесо телеги. Наконец они достигли долины, где погрузились на санитарные машины, но не ранее чем «Сталинские орга́ны» послали им на прощание залп из тридцати шести реактивных снарядов. Через час Гельмут очутился на главном перевязочном пункте, где ему вкатили щедрый противостолбнячный укол, после чего отправили в военный госпиталь в Краснодар.

Условия в госпитале, расположившемся в казармах бывшего учебного лагеря Красной армии, были по-спартански непритязательными, но довольно комфортными, еда простой, но обильной, а контингент раненых состоял почти полностью из таких же, как Гельмут, пехотинцев, включая и многих его однополчан. Кто-то подключил в столовой радио, и раненые сидели, слушали его, болтали о том о сем, ели яблоки и писали письма домой. Новости добирались до семьи две недели – вдвое меньше, чем в 1941 г., благодаря специальной службе авиапочты, налаженной на Восточном фронте, – и доктор Паулюс тотчас поинтересовался фамилиями и званиями врачей сына: вдруг окажутся знакомыми? Кроме того, отец надеялся, что довольно благожелательно настроенный главный врач посодействует переводу Гельмута из пехоты в медицинский корпус, а уж потом тот вернется домой и будет учиться. Сразу по получении свидетельства о выдаче Гельмуту знака за ранение отец договорился о его чеканке в Пфорцхайме и отправил сыну[666].