человеческого опыта: как представлять (represent) другие культуры? Что такое другая культура? Насколько полезно понятие отдельной культуры (расы, религии или цивилизации), или же оно всегда ведет к самохвальству (если речь идет о собственной культуре) и враждебности и агрессии (если обсуждается культура «другая»)? Действительно ли культурные, религиозные и расовые различия значат больше, чем социоэкономические или политико-исторические? Каким образом идеи приобретают авторитет, «нормальность» и даже статус «естественной» истины? Какова роль интеллектуала? Должен ли он апробировать культуру и государство, частью которых является сам? Какое внимание следует уделять независимым критикам и критикам оппозиционным?

Надеюсь, что на некоторые из этих вопросов в неявной форме я уже дал ответ, но позволю себе сказать об этом еще несколько слов в более явной форме. Как я уже говорил, ориентализм ставит под вопрос не только саму возможность не политизированной науки, но также и выгоду от слишком тесных связей между ученым и государством. Я думаю, также очевидно, что обстоятельства, способствующие сохранению ориентализмом его лидирующего положения как типа мышления, в целом сохранятся, и это довольно удручающе. Однако сам я надеюсь, что ориентализм не всегда будет оставаться столь бесспорным в интеллектуальном, идеологическом и политическом отношении, каков он сейчас.

Я бы не взялся за книгу такого рода, если бы не верил, что существует наука, которая не так испорчена или, по крайней мере, не так слепа к человеческой реальности, как та, о которой я в основном веду речь. Сегодня множество исследователей работает в таких областях, как исламская история, религия, цивилизация, социология и антропология, и их труды имеют большую научную ценность. Проблемы начинаются тогда, когда цеховая традиция ориентализма берет верх над недостаточно бдительным ученым, чье индивидуальное сознание не может противостоять слишком глубоко укорененным в этой профессии прописным истинам. Тем больше вероятность, что интересные работы будут написаны учеными, которые сохраняют верность дисциплине, заданной интеллектуально, а не такому «полю», как ориентализм, заданному канонически, имперски или географически. Прекрасным примером такого рода является антропология Клиффорда Гирца[1088], чей интерес к исламу носит дискретный и конкретный характер, достаточный, чтобы определяющим для него стали изучаемые им отдельные общества и проблемы, а не ритуалы, предрассудки и доктрины ориентализма.

С другой стороны, ученые и критики, выученные в ориенталистской традиции, вполне способны освободиться от старых идеологических пут. Образование Жака Берка и Максима Родинсона в этом смысле соответствует наиболее строгим критериям, однако их исследования даже самых традиционных проблем полны энергии, обусловленной высоким уровнем их методологической осознанности. Если исторически ориентализм всегда был слишком самодовольным, слишком замкнутым, слишком позитивистски уверенным в своих методах и предпосылках, то единственный способ открыться тому, что изучаешь на Востоке и о Востоке, – осознанно критически пересмотреть методологию. Именно это отличает Берка и Родинсона, каждого по-своему. В их работах можно найти, во-первых, чуткость к лежащему перед ними материалу, постоянное уточнение собственной методологии и практики и постоянное стремление соотносить свою работу больше с материалом, нежели с доктринальными предрассудками. Конечно, Берк и Родинсон, как и Абдель-Малик и Роджер Оуэн, прекрасно понимают, что изучение человека и общества – будь то восточное общество или нет – лучше всего проводить в широком поле всех гуманитарных наук. А потому эти ученые выступают как критически настроенные читатели и ученики того, что происходит в других областях. Интерес Берка к недавним открытиям в структурной антропологии, внимание Родинсона к социологии и политической теории, Оуэна – к экономической истории способствуют внесению корректив из других современных наук о человеке в исследование так называемых проблем Востока.

Но всё это не отменяет того, что даже если мы отвергнем ориенталистское деление на «них» и «нас», сегодня в гуманитарную науку мощно вторгаются политические и идеологические реалии. Этого никто не в состоянии избежать: если не разделять на Восток – Запад, остается деление на Север – Юг, на имущих – неимущих, империалистов – антиимпериалистов, белых – цветных. С этим невозможно справиться, просто сделав вид, что этого не существует. Напротив, современный ориентализм преподает нам хороший урок интеллектуальной нечестности и маскировки этой проблемы, лишь упрочившей эти противопоставления. Тем не менее «прогрессивная» наука с ее открытой полемикой и верным настроем и легко может выродиться в догматическое забытье: не лучшая перспектива.

Мое собственное понимание проблемы достаточно ясно представлено в сформулированных выше вопросах. Современная мысль и опыт научили нас быть чувствительными в том, что касается представления и изучения «Другого» посредством расового мышления, бездумного и некритичного принятия авторитета и авторитетных идей, социально-политической роли интеллектуалов, огромной ценности скептического критического мышления. Возможно, если мы вспомним, что изучение человеческого опыта обычно имеет этические, если не сказать политические, последствия, в хорошем или плохом смысле, мы не будем так равнодушны к тому, что делаем как ученые. А что может быть лучше для ученого, чем человеческая свобода и знание? Возможно, нам также следует помнить, что изучение человека в обществе основано на конкретике человеческой истории и опыте, а не на сухих абстракциях, не на смутных правилах и произвольных системах. Тогда проблема состоит в том, чтобы сделать исследование соответствующим и некоторым образом сформированным опытом, который был бы освещен и, возможно, изменен самим исследованием. Любой ценой снова и снова нужно избегать ориентализации Востока, ведь результатом этого станет лишь «улучшение качества знания» и «снижение» самомнения ученых. Без «Востока» останутся только ученые, критики, интеллектуалы – люди, для которых расовые, этнические и национальные различия важны меньше, чем общее дело поддержки человеческого сообщества.

Я действительно верю, и в своей другой работе я пытался показать, что на сегодня в гуманитарных науках сделано достаточно, чтобы снабдить современного ученого такими идеями, методами и знаниями, которые могли бы обойтись без расовых, идеологических и империалистических стереотипов, подобных тем, которые породил во время своего исторического господства ориентализм. Я считаю, что ориентализм оказался несостоятельным не только в интеллектуальном, но и в человеческом отношении, поскольку, встав в извечную оппозицию к бóльшей части света, которую он счел себе чуждой, ориентализм оказался не в состоянии соотнести себя с человеческим опытом и не смог его даже распознать. Всемирная гегемония ориентализма и всё, что он отстаивает, теперь могут быть преодолены, если мы сможем пожать плоды подъема политического и исторического сознания народов по всему миру в XX столетии. Если у этой книги и есть будущее, оно заключается в скромном вкладе в решение этой проблемы и в предупреждении: такие системы мышления, как ориентализм, дискурсы власти, идеологические фикции – оковы разума – слишком легко создаются, применяются и сохраняются. Кроме того, я надеюсь показать моему читателю, что