А Борис Андреич тогда сказал: «Ты прости меня, Вика. За все прости. И за мамину судьбу, и за твою. Я просто не знал, что ты у меня есть. Если бы знал, я бы тебя сразу к себе забрал. Но я не знал ничего. Я думал, что Галка тогда аборт сделала – и забыла меня, как я ее».

А Вика спросила: «А когда вы про меня узнали?», и он ответил: «Только в двухтысячном году, незадолго до того, как тебя нашел. Была у нас в тот год встреча институтского курса – тридцать лет со дня выпуска. Все собрались в Москве, в ресторан пошли. Тогда я со многими из своих однокурсников впервые после вуза встретился. И с Колей Прокопцовым, моим старым другом, тоже. Его после вуза по месту жительства распределили – в Мурманскую область, и наши с ним пути-дорожки разошлись. Он и рассказал мне, что Галка, мама твоя, аборт, оказывается, не сделала. И что у нее ты родилась. Он, оказывается, с ней поддерживал отношения – все годы до самой ее смерти. Они дружили и даже переписывались. Но он мне никогда ничего не говорил, потому что мама твоя категорически его просила этого не делать. А потом, когда Галя умерла, Коля тоже от вашей жизни отстал и ничего не знал, не ведал о тебе вот уже почти четверть века. Меня эта история, которую Коля в ресторане рассказал, – честно тебе, Вика, скажу – всего перепахала. Ведь незадолго до этого моя первая жена умерла. А мы с ней тяжело расставались, и она меня прокляла, когда я от нее уходил. И видеть меня даже перед самой своей смертью не захотела. И детей моих – и Дениса, и Наташу, и Риту – против меня настроила. Особенно девочек. И тут я представил себе, что где-то моя кровинушка, сирота живет, уже совсем взрослая, и ничего даже про меня не знает – и сразу решил тебя отыскать. Слава богу, разыскать оказалось просто, ты жила все там же, куда мама твоя после института уехала, по тому же адресу, куда Коля Прокопцов свои открытки посылал». – «Почему же вы приехали и не признались, что вы мой отец? – сквозь слезы тогда спросила Вика. – Постыдились меня, да? Что я такая невежда? Курица деревенская?»

Борис Андреич скривился: «Да как-то неловко стало сразу бухнуть: я, мол, твой отец…» – «Целую историю придумали про армейскую дружбу…» – «Но ты представляешь: я увидел взрослую милую женщину, тебя то есть, – и у меня язык просто не повернулся признаться. Взять вдруг и сказать, что я – твой отец. Еще слова надо найти, чтобы объяснить, почему меня все не было, не было – тридцать лет подряд! – а теперь вдруг, здрасьте, я появился? Да ты бы меня, наверно, прокляла! Выгнала бы и велела больше не появляться!» – «Может, так оно и было б», – ответила она задумчиво. «Вот и я подумал! И смалодушничал. Не признался сразу. Решил: потом как-нибудь тебе расскажу. Придет время, я к тебе привыкну – и признаюсь. Ну вот: время и пришло». – «И все равно, – сказала тогда Вика задумчиво, – вы мне не сами признались, а ваша жена, Тамара, мне обо всем рассказала». – «Но ты прости меня, Вика, – покаянно произнес Борис Андреевич, и Вика с радостью тогда отметила, что никогда еще не видела его таким приниженным. – За все прости. И за то, что оставил тебя, и за то, что не признался сразу, что ты моя дочь. Прощаешь?» – «Бог простит», – сказала она, впервые в жизни ощущая свою власть над мужчиной. «Нет, ты скажи, что ты – простила». – «Да, – вздохнула она, – конечно же: прощаю».

И тогда она снова расплакалась, и Борис Андреевич, впервые в жизни, обнял ее – нежно, по-отцовски – и легонько похлопывал ее по плечам и бормотал: «Ну-ну, детка, ну-ну…» – и вытирал ей слезы бумажными носовыми платочками. А после, когда она наконец успокоилась и собрала с капота еду, а он снова сел за руль и она устроилась рядом, Вика чувствовала себя легко, а он шутил и по-старомодному, словно за барышней, ухаживал за ней. И часа через три они уже были в Барыкино, и бабка разахалась, и они, все трое, уселись за стол, и отец даже пил самогон – как он уверял, впервые в жизни. А потом Борис Андреич с бабкой, которая обычно становилась очень живой и бойкой от самогона, пошли к старику Иогансену договариваться насчет рыбалки и условились с ним поехать завтра, еще до света, сперва на отцовской машине, сколько смогут по бездорожью, а после пехом.

Спать тогда легли все трое в одной комнате – потому что других в избе не было, и Борису Андреевичу выделили лучшее место – на панцирной кровати с шишечками. И Вика впервые за несколько дней хорошо спала, а когда наутро проснулась, солнце стояло уже высоко, а кровать, где отдыхал отец, была давно пуста, и даже чайник, из которого он пил кофе, успел остыть. А к полудню явились они со стариком Иогансеном и, гордые, притащили целое ведро рыбы – и Вика взялась ее чистить, а бабка все ахала: да сколько ж вы наловили! Вика спросила, откуда столько, а отец захохотал: «Это у старика снасть хорошая!» – и Иогансену подмигивал (тот в предчувствии еды и выпивки тут же крутился), и чувствовалось, что между ними, двумя мужчинами, появилась какая-то общая веселая тайна. А потом они снова сидели за столом, хлебали уху и пили, и Борис Андреич сказал, что уезжать не хочется, и позвонил по мобильному своему заместителю Инкову и сказал, чтобы в понедельник обходились без него. И они снова спали в одной комнате в душной избе, а спозаранок отец с Иогансеном опять отправились на рыбалку, а Вика все утро проговорила с бабкой, и они обе плакали.

В обратный путь пустились только под вечер, и на прощание отец оставил бабке много денег, а они домой повезли свежевыловленную рыбу – в полиэтиленовом мешке, наполненном водой. Вернулись они в особняк уже за полночь – и эти три дня, целиком напролет проведенные Викой вместе с Хозяином, были для нее самыми счастливыми и оказались самым лучшим украшением ее внутренней копилки, где располагались реальные случаи из ее жизни и мечтания. Больше ничего подобного никогда не повторилось, а вскоре на отца произвели покушение, а потом – убили…

…Вот так, незаметно, за грезами, Вика и мясо потушила к ужину. Скоро подавать на стол. Подавать и радоваться – потому что все те, кому она прислуживает, на самом деле – ей ровня. Они – такие же, как она; и Денис – ей брат, и скоро все об этом узнают.

В то же самое время.

Валерий Петрович

Оставшись в одиночестве, Валерий Петрович выудил из кармана мобильник и набрал номер. Он звонил полковнику Ибрагимову.

– Добрый день, Олег Николаевич, – сказал он, когда соединение установилось. – Ходасевич тебя травмирует.

– Добрый-добрый, – проворчал тот.

– Хотелось бы узнать, что нового по моему дельцу.

– А-а, частный сыск в разгаре! – поддел Ибрагимов. – Товарищ полковник увлечен небольшой халтуркой…

– Халтурка не халтурка, а тебе же одной головной болью меньше, когда я это дело размотаю.

– Ладно, имеются у меня для тебя новости. Есть заключение экспертизы. Как раз сегодня переслали. Так что пляши.

– Что пишут?

– Подъезжай, прочитаешь.

– Ты лучше зачти мне быстренько.

– Ты же знаешь, Петрович, не положено. Гриф тут стоит.

– У меня времени нет ни минуты. Я тебя прошу: перескажи хотя бы своими словами. С меня, как дело закончу, – ресторан.

– Ресторан, говоришь?.. Ох, Валера, ты и мертвого уговоришь. Ладно, слушай.