Повсюду причины были местными, претензии — личными. Вождей невозможно было бы заподозрить в международном сговоре. Явная заразительность не исключала спонтанности. Идея революции витала в воздухе, и каждый принимал решение сообразно собственным резонам или нервному напряжению момента.

Первые городские восстания вспыхнули в 1378 и 1379 гг. в Лангедоке. Но еще в июле 1378 г. Флоренцию потрясло восстание чомпи; оно держало Тоскану в возбуждении более трех лет. Фландрия заволновалась в 1379 г.; на следующий год ее охватил глубокий кризис. В свою очередь началось беспокойство в городах Северной Франции. В 1381 г. Лондон оказался во власти крестьян, а Любек — в руках мясников. В 1382 г. Парижем овладели майотены, тогда как Руан стал добычей Гарелли.

Заговора, конечно, не было. Была революционная ситуация. Черная чума и ее рецидивы, видимо, отсрочили взрыв гнева поредевшего и ошеломленного населения, которое после таких потерь должно было пересмотреть подход ко всем данностям социальной жизни. Напряжения 1380-х гг. очень отличаются от тех, которые возникали в начале века, но это были напряжения того же порядка.

Распределение функций в городе удовлетворяло только «магнатов», державших в руках одновременно общественный и частный кредит, организацию сбора налогов, надзор за профессиональными нормами и правилами, регулировавшими как рабочее время и оплату труда, так и критерии найма и мобильность в пространстве и в профессии. Распределение доходов и расходов в конкретной области приводило к соперничеству между городом и селом, между портом и отдаленными территориями, между промышленным и торговым городом. Во Фландрии к этому добавлялись стремление к независимости или традиция верности французскому королю, добавлялись сложные связи, которые порождала потребность в английской шерсти и желание сохранить удобный французский рынок.

Восстание, вспыхнувшее во Фландрии в 1379 г., объясняется только ситуацией во Фландрии. Многочисленное рабочее население, тягостное экономическое господство патрициев — финансистов и организаторов, небезупречная позиция графской власти, которую целый век обстоятельства вынуждали удивительным образом балансировать в политическом смысле между Англией и Францией, а также между Брюгге и Гентом — этого всего довольно, и можно не ссылаться на примеры Брауншвейга и Гданьска, где уже произошли потрясения, или Флоренции, где верховодили чомпи.

С тех пор как 18 июня 1378 г. Бенедетто дельи Альберти бросил из окна синьории клич «Да здравствует народ!», Флоренция пребывала в смятении, и было бы сильным упрощением сводить вопрос к сражению «тощих» с «жирными», к борьбе рабочих за то, чтобы занять муниципальные должности и изгнать с них крупных купцов и банкиров. Альберти был богатым человеком, как и Сальвестро деи Медичи — находившийся в дальнем родстве с той ветвью рода, которая даст Козимо и Лоренцо Великолепного, — а новые конфликты в той или иной мере окрашивал или усиливал отголосок старых политических или профессиональных раздоров. Были магнаты и пролетарии, но были также гвельфы и гибеллины, ткачи и красильщики, флорентийцы и лукканцы.

Случайно ли при том, что папский фиск включал огромные финансовые потоки, флорентийский кризис в конечном счете принес выгоду только лукканцам? И случайно ли после того, как была совершена попытка разграбить казну синьории, восставшие флорентийцы повесили пятерых грабителей, которых сочли фламандскими рабочими? Воображать классовую солидарность значило бы не знать жестокой реальности того времени: эти фламандцы, страдавшие от кризиса, пришли есть хлеб флорентийцев, также страдавших от кризиса.

Фламандская революция

Если Фландрия в 1379 г. восстала, это стало следствием одного инцидента, целиком объяснявшегося фламандской географией. Известно, что Брюгге, перекресток всей международной торговли Северной Европы, представлял собой лишь посредственный порт, который не мог обойтись без внешней гавани — Слёйса — и был слабо связан по воде с окружающими землями. В отличие от ситуации в Руане или Бордо, из Брюгге перевозки по материку шли только сухопутными путями. Маленькой речке Рейе было не сравниться с большими торговыми артериями, какими уже были Маас, Шельда и их притоки.

Поэтому такой крупный фламандский порт, как Брюгге, посредственно служил интересам такого крупного промышленного города, как Гент. Богатство Брюгге зависело от Северного моря, от Балтики и Атлантики, а не от цехов сукнодельческих городов. Зато фламандским сукном торговали как на континентальных ярмарках и на перекрестках сухопутных дорог, так и на набережных Брюгге. С тех пор как Фландрия пожелала обеспечить себе независимость, ей нужно было реорганизовать свою инфраструктуру: не зависеть от Парижа или Лиона, от ярмарок в Ланди или в Шалоне — с начала века почти не было речи о шампанских ярмарках — и тем более не зависеть от такого крупного порта на Шельде, как Антверпен, который география поместила на пути сбыта фламандских промышленных товаров, а история расположила в Брабанте. Брабантская промышленность уже сумела этим воспользоваться. Фламандцы знали, что эта ее прибыль создается за их счет.

Граф Людовик Мальский потерпел поражение в попытке не допустить род Валуа к фламандскому наследству. Но, по крайней мере, он смог предоставить графству широкий выход к морю, выход, которого не хватало. Он разрешил брюггцам прорыть канал между реками Лис и Рейе. Это значило повернуть поток товаров из Западной Фландрии мимо Антверпена. Брюггцы, доселе непривычные к речным перевозкам, теперь на юге — например, как партнеры Куртре — могли соперничать с гентцами. Те быстро поняли, что эта ситуация сократит зону их торгового влияния. Гентские лодочники во главе со своим собратом Яном Юнсом отправились с заступами разрушать то, что сделали землекопы, нанятые городом Брюгге. Дело довершил муниципальный патриотизм. Лодочников поддержали ткачи. От налета на едва законченную работу гентцы перешли к восстанию против власти.

Историю с каналом скоро забыли. Ткачи поднялись против графа Людовика Мальского и делового патрициата, к которым испытывали равную ненависть. Наконец, местная солидарность отступила перед классовым духом: к движению примкнули ткачи Ипра и Брюгге.

Во Фландрии установилось нечто вроде народного правительства. Оно собрало войска, осадило Ауденарде, где укрылась значительная часть крупных бюргеров. Граф вступил в переговоры, обещая подтвердить муниципальные вольности. К концу 1379 г. зима остудила умы. Казалось, дело кончилось.

Перемирие дало каждому время на размышление. Брюггские мясники, рыбники, галантерейщики, скорняки вскоре решили, что ткачи необдуманно втянули их в противоестественный союз с городом-соперником: пусть гентцы выпутываются сами. Гентцы, конечно, устроили это восстание не ради интересов Брюгге. Когда брюггские ткачи в 1380 г. увидели, что их гегемонии угрожают другие ремесла, они заметили, что их гентские собратья не оказывают им никакой помощи.

Гентцы оказались во Фландрии в одиночестве. При плохом снабжении, часто под угрозой со стороны армии графа Людовика, страдая от безработицы, с 1380 г. они почти постоянно жили на осадном положении. Настоящие союзники у них были в Мехелене (в Брабанте) и в Льеже: интересы обоих этих городов, связанные с сетью водных потоков, были противоположны интересам Брюгге. И все французские города, которые восстанут, по той или иной причине, против сильных и богатых, будут это делать под лозунгом «Да здравствует Гент!».