— Я бы даже сказал, слишком прекрасно для твоего безнадёжного положения.

— А так ли оно безнадёжно? — вопрос был адресован самой себе, но вырвался вслух прежде, чем она успела сообразить.

— Полагаю, это зависит от точки зрения наблюдателя. С твоей — вполне себе безнадёжное, а вот со стороны Максиана и его жалкой кучки сопротивленцев — довольно воодушевляющее. В конце концов, ты жива, в отличии от них, — Брутус небрежно указал на свой бокал, и Сто Семьдесят Второй немедленно схватился за графин.

— Простите, я вас не поняла…

— Что тут непонятного! — прорычал магистр, раздражённо выхватив бокал из-под льющейся рубиновой струйки. Вино растеклось по стеклу багровым озерцом, отражая тусклый свет торшера. — Исайлум сожжён дотла, принцесса. Сожжён чёртовой королевской сворой! — он умолк. Лицо его вдруг смягчилось, а голос сделался привычно бархатистым. — Голова Севира теперь венчает и без того внушительную коллекцию Юстиниана.

«Он лжёт!» — Ровена залпом проглотила оставшееся вино и рассеянно кивнула, когда скорпион жестом предложил добавки. Она ощущала на себе его взгляд и даже догадывалась, о чём Сто Семьдесят Второй пытался предупредить, но сейчас его предостережения волновали меньше всего.

— Что с тобой, милая? Ты так бледна, — Брутус торжествовал. Он даже не скрывался за непринуждённой вежливостью, сегодня она явно не входила в его амплуа. — Странно, я был уверен, уничтожение Пера для тебя всего лишь досадная мелочь.

— Так и есть, — Ровена с трудом выдавила улыбку.

— Да, понимаю. Куда досаднее смерть твоего ручного уродца, не так ли? О нет, не нужно расстраиваться! Совсем скоро вы снова воссоединитесь. Пока с его черепом работает лучший ювелир столицы, но не позже следующего месяца он украсит твой обеденный стол. Уверен, в таком чудесном сосуде вино только выиграет во вкусе.

Внутри ухнуло, будто в прыжке с огромной высоты, голова закружилась, и Ровену бросило в жар. Дрожащей рукой она потянулась к бокалу и, проливая капли на платье, поднесла его к губам.

«… выиграет во вкусе», — эхом пронеслось в голове. Она посмотрела на багровую жидкость, оставляющую жирные разводы на стеклянной стенке, и едва сдержала рвотный позыв. Пить совершенно расхотелось.

— Стального Пера больше нет, принцесса, как и твоего разукрашенного выродка, — ухмыляясь, подытожил Брутус. — Ну что ты, милая, не стоит отчаиваться, этот жалкий сброд всё равно ничем бы тебе не помог, — он с деланным сочувствием поцокал языком. — Разве что Максиан, да будет немилостив к нему Тейлур… Но давай начистоту, дорогая, что мог старый сановник без сана? Вызвать меня на словесную дуэль?

И он расхохотался.

Кажется, магистр пьян. Таким его Ровене ещё не доводилось видеть: грубым, бестактным, развязным. Не сдерживаемый более изысканными манерами, зверь вырывался наружу.

Она вжалась в спинку софы; на лбу выступили капельки пота, тело охватила крупная дрожь, словно неведомая сила перенесла её на заснеженную вершину Спящего Короля и безжалостно бросила на растерзание морозным ветрам. Ей казалось, она сейчас совершенно нагая не только телом, но и душой. Подонок наслаждался её беспомощностью и слабостью, напитывался страхом, празднуя свою бесславную победу. Ровена отрешённо смотрела на искажённую злорадством гнусную рожу, на ровные белые зубы, походящие на демонический оскал. Она смотрела, как тонкая струйка слюны скатывалась на тщательно выбритый подбородок, и всё думала, что теперь её жизнь только в одних руках — в руках бессердечного чудовища. И чтобы выжить, ей придётся лобызать эти руки, ползать перед ним на коленях, унизительно вымаливая пощаду. При этом она не чувствовала ни боли, ни страха, ни горечи от вопиющей несправедливости — только пустоту, всепожирающую, но такую… безмятежную.

Брутус внезапно умолк; его губы брезгливо скривились, остекленевшие глаза беспощадно впились в Ровену.

— От твоего жалкого вида я впадаю в уныние, — процедил он. — Пора тебе возвращаться в клетку, воробушек. Надеюсь, к нашей следующей встрече ты отрастишь пёрышки поярче. Уведи её! — он вяло взмахнул кистью руки, обращаясь к своему бастарду.

Ползать на коленях, чтобы выжить… или попытаться приручить зверя? Сама не веря, что творит, Ровена подалась вперёд, выгодно подставив под обозрение декольте.

— Вполне вероятно, что воробушек может оказаться куда полезнее ряженого павлина, особенно если в маленьком сером тельце скрывается ястребиная мощь.

Брутус лениво вскинул бровь, но брезгливость слетела с его губ. Он приподнял два пальца, и скорпион застыл в полушаге.

— Что ж, воробушек, попытайся поразить меня своей мощью.

— В вашей клетке, Брутус, много птиц, красивых и опасных, но ни одна из них не способна вознести вас к вершинам, — Ровена как бы невзначай откинула волосы, обнажая плечо. Магистр хищно следил за каждым её движением. Лицо оставалось каменным, не дрогнул ни единый мускул, но в глазах вспыхнул еле уловимый огонёк. Игра явно завлекала его. — Так мудро ли запирать ещё одну, сделав очередной бесполезной игрушкой вместо того, чтобы помочь ей отрастить крылья?

— Чтобы она улетела прочь, как только почует свободу? Неужели я похож на идиота?

Брутус не был похож на идиота. Играть с ним весьма опасно, но оттого ещё интереснее. То ли выпитое вино придавало смелости, то ли отчаяние, то ли усталость от одиночества, но Ровене нравилась новая роль, даже если последствия грозили обернуться трагедией. Одна мысль, что её снова запрут в клетку, приводила в куда больший ужас.

— У птиц хорошая память и они умеют быть благодарными. Зачем покидать безопасное гнёздышко, когда мир столь жесток и недружелюбен? Посудите сами, Брутус, с моим талантом убеждения вы достигнете любых высот, каких только пожелаете. Корона станет для вас истинной наградой, а я — вашим украшением… И верной союзницей, если вы позволите.

— Верной союзницей, говоришь? А как же твои благородные порывы освободить своего собрата?

— Буду откровенна, плевать я хотела и на Перо, и на осквернённых. Я не считаю себя одной из них, и мысль освободить этих чудовищ пугает меня не меньше вашего. Всё, чего я хочу — жить без страха оказаться на эшафоте. Осквернённые были для меня всего лишь инструментом, как я — вашим, а любой инструмент требует заботы и ухода, иначе быстро приходит в негодность.

Первый магистр приложил указательный палец к губам и принялся им мерно постукивать. Голубые глаза задумчиво скользили по Ровене, и она представила, как тщеславие шепчет ему на одно ухо перспективы, когда на другое трусливая осторожность перечисляет риски.

— Не ищите подвоха, его нет, — продолжила Ровена, сделав небольшой глоток из бокала. Глаза Брутуса возбуждённо вспыхнули, когда она облизнула окрасившуюся вином верхнюю губу. — Есть только мои интересы, и они, как ни странно, полностью совпадают с вашими.

— Пожалуй, тебе удалось удивить меня, воробушек, — он широко расставил ноги, а голову откинул на подголовник, продолжая смотреть на Ровену из-под полуопущенных век. — Но не убедить. До конца, во всяком случае. Лжи ты обучена не хуже кокетства. Останься мы наедине, что помешает тебе убить меня?