тёща с котелком пшенной каши, хлебом и творогом, чтобы подкормить зятя в его нежданном заточении. Говорить было не о чём, однако Евдокия Платоновна, собирая в узелок вчерашний чугунок, успела сказать Ивану Петровичу, что нынче днём по соседям прошелся оперуполномоченный и все расспрашивал их об Иване Петровиче и его прошлой жизни.

Старик Рогов, конечно, сказал только хорошее, а вот что наплёл Генка Туманов, неизвестно, однако можно от него ждать всякой пакости – такой злобный и мстительный этот пропойца.

Где только удаётся ему добывать выпивку – не иначе как у сестры в деревне, разживается самогоном и брагой, – делилась Евдокия Платоновна своими догадками, пока Иван Петрович, опять без аппетита, ел принесённую кашу.

Евдокия Платоновна ушла, снова оставив чугунок с кашей, а Иван Петрович опять погрузился в невеселые думы о своей участи.

Вальцман тоже очнулся от дрёмы и взглянул на часы. Шел восьмой час вечера. – Что же Лизка меня не разбудила вовремя, – сердито подумал он, но вспомнил, что уходя, он отпустил Лизавету домой, по женским делам: попить каких-нибудь трав, чтобы не забеременеть – так объяснила Лиза необходимость отлучки

– Ладно, завтра займусь снова этим офицеришкой Домовым, – решил Вальцман, запер кабинет, справился у дежурного милиционера, нет ли каких происшествий по району и отправился домой к жене Саре, которая, наверное, уже нажарила карасей и терпеливо, как и подлежит еврейской женщине, ждала своего Бенечку, как она его называла, к семейному ужину.

Следующий день оказался субботой, Вальцман старался не работать по субботам, следуя заветам каббалы, и потому, поручив помощнику разузнать подробности о семье Домовых, он провел весь день дома, оставив Ивана Петровича в камере предварительного заключения в томительном ожидании решения своей участи.

В воскресный день, само собой, никаких следственных дел не велось и потому лишь утром в понедельник жернова судьбы Ивана Петровича, медленно и со скрипом начали раскручиваться, размалывая в прах его надежды на благополучный исход.

V

Утром понедельника, Вальцман заслушал доклад помощника о семье Домова, что ему удалось узнать, опросив соседей. Ничего неожиданного не выявилось: дети учились в школе, взрослые хлопотали по хозяйству, однако тёща Домова, иногда в базарный день, выходила на базар и продавала одну – две вещи из женского убранства – видимо личные вещи из своего купеческого прошлого. Вот и в минувшее воскресенье она продала на базаре легкий шелковый полушалок и блузку, а на вырученные деньги купила пуд муки, головку сахара и два отреза ситца на платья девочкам. Она швея и сама шьёт платья внучкам и соседям – есть и ручная машинка швейная «Зингер», – всё это Вальцману доложил помощник.

Похвалив подручного за проделанную работу, Вальцман отправился к народному судье Алмакаевой, чтобы обсудить перспективы судебного дела относительно Домова: на признание его врагом народа перспектив не было, однако по уголовке, вполне можно вменить что-нибудь в вину – был бы человек, а статья найдется, как говорила ему судья Алмакаева не единожды.

Она была твердым членом партии и без сомнений исполняла все указания свыше, руководствуясь не буквой закона, а передовыми статьями газеты «Правда» – именно поэтому и шел Вальцман к ней за советом.

Народный суд располагался в бывшем доме какого-то купца и занимал в нем три комнаты. Еще одну комнату занимал ЗАГС, где регистрировались рождения, браки и смерти жителей района, а еще одну комнату занимала адвокатская контора местного адвоката Мигутского, который по поручению суда, выступал и защитником на всех процессах в гражданских и уголовных делах.

Судья Алмакаева сидела в своем кабинете, скучала и пила чай: жарким маем люди ленились совершать преступления или затевать тяжбу с родственниками, а потому всю прошлую неделю, у нее не было ни одного дела и судебного заседания, и она собиралась заняться изучением постановлений Верховного суда, разъяснявших особенности ведения дел против врагов народа, к которым относились все несогласные с генеральной линией партии или же сомневающиеся и открыто высказывающие эти сомнения.

Вальцман, опять без стука, вошел в кабинет судьи, сел без приглашения, напротив и, не ожидая конца судейского чаепития, рассказал Алмакаевой, о своих намерениях относительно Домова: бывший белый офицер должен быть осужден, как возможный враг народа, но доказательств нет никаких, а потому надо подвести его под уголовную статью и упечь в лагеря: пусть там поработает на благо построения социалистического общества, как требует от всех нас партия.

Оперуполномоченный, как и судья, были беспринципными приспособленцами, вступившими в партию ради корыстных личных интересов и потому все свои подлости и пакости прикрывали, как щитом, якобы интересами партии и указаниями вождя – товарища Сталина.

Именно, такие рвачи и выжиги с партбилетами в кармане, являлись истинными врагами народа и советской власти, но пробившись к должностям, они умело убирали со своего пути всех грамотных специалистов и идейных партийцев: убирали клеветой, доносами и пустозвонством, искажая линию партии по построению общества социального равноправия и гуманизма.

Социальной равноправие подменялось властью партийцев над советскими органами, а гуманизм заменялся на борьбу с мнимыми врагами народной власти, вся вина которых заключалась в принадлежности к прежним сословиям или самостоятельности мышления. Вот и сейчас, свое подлое намерение Вальцман прикрыл линией партии, а судья Алмакаева благожелательно его выслушала и согласилась, что бывшему офицеру место в лагерях, а не за учительским столом.

– Ну и за что вы хотите уцепиться, чтобы я посадила этого Домова? – спросила судья, убирая стакан со стола и доставая книжечку уголовного кодекса, поскольку не имея базового образования, а только юридические курсы для членов партии, слабо помнила статьи уголовного кодекса и основания их применения.

– Тёща его на базаре торгует иногда вещами, как выяснил мой помощник и здесь, по приезду, Домов не встал на учет, как лишенный прав, – ответил Вальцман.

– Вот и основания для суда, – ответила судья, – он привез вещи, а тёща их продавала – это спекуляция. Она полистала книжечку: статья 107 до десяти лет исправительных работ.

– Доказательств ведь никаких нет, кроме отсутствия регистрации, – засомневался Вальцман.

– Да они и не нужны, кроме фактов торговли на рынке. Можете, конечно, провести обыск дома у тёщи этого офицера, но если ничего не найдёте, то будет труднее обвинить его, вместе с тёщей, в спекуляции ширпотребом.

– А тёщу тоже в тюрьму? – поинтересовался Вальцман.

– Сколько ей лет? – спросила судья.

– Около 70-ти, наверное, – ответил Вальцман, который видел Евдокию Платоновну мельком в коридоре милиции, когда она приносила поесть для Домова.

– Если 70, то ей ничего не будет,– старухи нам в лагерях не нужны, а этому Домову сколько?

– Пятьдесят лет будет осенью,