Лоза уйдет.

Железо проснется.

Возможно.

— Второй фактор — время… источник должен иссякнуть раньше, чем погибнет физическая его оболочка.

Одену нравится девчонка. Он ее радостью называет.

Поймет ведь.

Простит?

Или все-таки… Сверр и стая. Суматоха. Боя не избежать. Случается всякое и… да, шанс.

— Риск есть, и немалый. — Король убрал бумаги в книгу, но Виттар знал: стоит ему выйти за дверь — и тонкие полупрозрачные листы исчезнут или в темной прохладе сейфа, или вовсе в камине. — И да, я бы предпочел обойтись… более мягкими мерами. Но твой брат мне нужен.

Король ждал ответа. У Виттара его не было.

Ожидание затягивалось.

Девчонка. Всего-навсего.

Она спасла Одену жизнь… и привязала его к себе.

— Ты же понимаешь, что он не усидит взаперти. — Король с какой-то неизъяснимой нежностью погладил ладью. — Сегодня стая. А завтра что? Какой-нибудь щенок, который не сумеет остановиться вовремя? Несчастный случай? Глупая дуэль?

Король прав.

И после свадьбы поводов для драки возникнет немало. Как долго Оден сумеет сдерживаться?

— Без живого железа он мертв.

Возможно. Но будет ли он жив без своей альвы?

— Я должен подумать. — Виттар отвернулся от книжных полок. Сейчас он бы желал стереть прочитанное из памяти. — Есть еще время.

Пока время все еще есть.

Мне шили свадебное платье.

Из алой тяжелой ткани, расшитой белыми жемчужинами; роскошное, слишком, пожалуй, роскошное для меня. Кружево всех оттенков красного. Ленты. Тесьма.

Иглы.

Булавки.

И странное ощущение, что все это происходит не со мной. Я стою перед зеркалом, позволяя окружать себя слоями ткани, и… мне все равно, что они сошьют.

Грядущая свадьба видится представлением, этаким фарсом, в котором я вынуждена участвовать. И чем ближе день, тем сильнее желание сбежать.

Ложь… и снова ложь…

Я совершенно запуталась в том, что происходит.

И Оден не спешил помочь. С каждым днем он все больше замыкался в себе. Неудачный побег ли был причиной, случившееся ли в деревне, ссора ли, которая ударила по нему больнее, чем он хотел показать, но он теперь просто держался рядом, не заговаривал, да и попыток прикоснуться ко мне не делал.

А стоило самой приблизиться — отступал.

По ночам притворялся спящим, хотя на самом деле засыпал долго и спал урывками, всякий раз пробуждаясь ото сна резко, вздрагивая всем телом. Но когда я спросила, что с ним, ответил:

— Ничего. Все хорошо. Пройдет.

Лгал. И сам не верил.

Он то и дело трогал шею, будто опасаясь, что там, во сне, на него нацепят ошейник. И болезненно морщился, когда замечал за собой этот жест.

В эти минуты я от души ненавидела его брата.

И сейчас, глядя в зеркало, — последняя примерка, — я видела отнюдь не платье, не себя, но запертую дверь с ручкой в виде дельфина.

— Вам нравится? — Портниха отступает.

Да, наверное… платье великолепно.

И гарнитур из крупных рубинов, который передали мне с любезной запиской от будущего деверя. Разглядывая камни в сети платиновой оправы, я испытывала преогромное желание швырнуть эту красоту в стену… а лучше в лицо.

Вернулся бы.

Поговорил с Оденом.

Но нет…

И я сама не лучше.

Стою. Терплю булавочные уколы и щебет швей, которые вновь что-то спешат исправить. Ловлю насмешливые взгляды… иногда в них удивление. Порой — зависть.

Чаще — недоверие.

Неужели и вправду на мне собираются жениться?

И когда пытка платьем подходит к концу, я выдыхаю с преогромным облегчением.

— Это все мелочи…

Хвостик свистит. Мелочи ему по вкусу. Обрезки лент, тесьмы и тканей, кружево и куски шелка — подходящие материалы для гнезда. Хвостик горд своим творением, которое украшает крадеными булавками. Сегодня он добыл еще с полдюжины.

А я подхожу к двери, провожу пальцами по спине золоченого дельфина. Выбор еще есть. И шанс отступить, оставить все как было. Я так долго пыталась сохранить равновесие, так стоит ли его нарушать?

Не будет ли хуже?

Войду — узнаю.

В его комнате тихо, но в ванной журчит вода.

Свет, преломленный витражами. Бабочки. Львиные головы. Камень. Оден лежит, запрокинув голову, и руки раскинул, цепляясь за бортик.

— Эйо? Что-то случилось?

— Ничего.

Я присаживаюсь на край бортика.

— Подумала, что вдруг тебе помощь нужна.

— В чем?

— Ну… — Волосы влажные, и подшерсток намок, слипся пуховым комом. А ость дыбом торчит. — Например… голову помыть. Или спину потереть.

— Не шути.

— Не шучу. Сиди смирно. И глаза закрой, а то мыло попадет.

Не мыло — шампунь, который пенится на руках и пахнет яблоками. Волосы становятся скользкими, тяжелыми, и я долго массирую голову, а еще дольше — выполаскиваю эту яблочную пену. И берусь за мочалку.

— Встань.

Оден безропотно подчиняется.

Его бассейн — отнюдь не яма меж корней старого дерева. И вода молчит. Я оставляю мыльный след на шее, на плечах, изучаю спину, убеждаясь, что старые раны не открылись от холода…

Пена не удерживается на коже, падает клочьями. Рукава моей рубашки намокают.

— Повернись.

Поворачивается. Перехватывает мою руку.

Белые глаза смотрят с упреком.

— Что не так? — Я беру мочалку свободной рукой. — Ты купаться не любишь?

Ноздри раздуваются. Оден осторожно спрашивает:

— Тебе плохо?

— Нет.

— Тогда почему?

Потому что очень скоро нас поженят. И я не представляю, чего ждать от этой свадьбы, от жизни вообще, и боюсь. За себя. За Одена.

За то, что случится нечто непоправимое.

А время уходит. Возможно, я буду жалеть, что тратила его так бездумно.

— Какая разница?

Ну вот и губу прокусил… когда только? Я тянусь, слизываю каплю крови. И все-таки упускаю мочалку, которая падает в бассейн, кружится, украшая водяную гладь пенными узорами. Но разглядеть мне их не позволяют. Я сама лечу в воду, и рубашка намокает.

— Ты что делаешь?!

— Так тебе удобней меня мыть будет. — Оден сдирает и рубашку, и штаны. — Эйо, ну кто купается в одежде?