по которым можно было бы судить о степени их зрелости в смысле самоуправления; что, напротив того, они мечутся из стороны в сторону, без всякого плана, как бы гонимые безотчетным страхом. Никто не станет отрицать, что эта картина не лестная, но иною она не может и быть, потому что материалом для нее служит человек, которому с изумительным постоянством долбят голову и который, разумеется, не может прийти к другому результату, кроме ошеломления. Историю этих ошеломлений летописец раскрывает перед нами с тою безыскусственностью и правдою, которыми всегда отличаются рассказы бытописателей-архивариусов. По моему мнению, это все, чего мы имеем право требовать от него. Никакого преднамеренного глумления в рассказе его не замечается: напротив того, во многих местах заметно даже сочувствие к бедным ошеломляемым. Уже один тот факт, что, несмотря на смертный бой, наши обыватели всё-таки продолжают жить, достаточно свидетельствует в пользу их устойчивости и заслуживает серьезного внимания со стороны историка.

Ахтунг же Карлович по этому поводу ничего не написал, поелику, бросив всё, благоразумно покинул город.

Но вернёмся к винокуренному заводу. Всё же эксперименты с вином и пивом в нашем городе всегда приводили к непредвиденным результатам. В нашем городке был один присяжный поверенный, что и вовсе говорил: «Беда нашего крестьянина в том, что он не осознаёт своей бедности, а беда нашего обывателя в том, что он не осознаёт недостатка своих гражданских свобод. Однако ж только тронь хлебное вино — как возмутится всё и вся и в общем согласии придёт к бунту».

И он был чертовски прав. Народ возмутился.

Обыватели тут же встали на колени перед Карлсоном и принялись бунтовать.

— Погоди-ка! — бормотали они. — Ужо!

Но Карлсон, пропустив эти слова мимо ушей, вопросил:

— А зачинщики где?

Толпа, не вставая с колен, выпихнула нескольких зачинщиков со словами «Ладно вам, зажились тут. Поди, в другом месте кормить лучше будут». Причём самые либеральные обыватели боле всех плевали им в спину и давали тычка.

Выпихнув зачинщиков, они бормотали: «Изнуренные, обруганные и уничтоженные, после долгого перерыва мы в первый раз вздохнули свободно. А как мы были свободны при доброй памяти статском советнике Трындине! А теперь не понять, что именно произошло вокруг нас, но всякий почувствует, что воздух наполнен сквернословием и что далее дышать в этом воздухе невозможно. Была ли у нас история, были ли в этой истории моменты, когда мы имели возможность проявить свою самостоятельность?»

Ничего они не помнили. Помнили только, что у них были Урус-Мартановы, Брамсы, Догаваевы, Отходовы, Негодяевы, Рулон-Обоевы, Камазовы и, в довершение позора, этот ужасный, этот бесславный прохвост! И все это глушило, грызло, рвало зубами — во имя чего? Груди захлестывало кровью, дыхание занимало, лица судорожно искривляло гневом.

— Что, недовольны? — спросил Карлсон.

— Довольны, батюшка, всем довольны, — отвечала толпа, не вставая с колен. Но всякий либеральный человек шёпотом добавлял: «Довольны, да не совсем». Ибо самым возлюбленным делом обывателя всегда было, еле шевеля губами, произнести эту прибавку.

— Нам всё что хошь — божья роса! — подытожил городской голова по прозванию Малыш, лысый мужчина огромного росту.

— Тьфу на вас! — тут действительно плюнул Карлсон и поднялся в воздух. Он кружил и кружил, поднимаясь, пока и вовсе не превратился в чёрную точку и не исчез в зияющей голубизне небесных высот.

Некоторые, чтобы лучше наблюдать, скинули шубы и шапки.

Горожане перешёптывались и рассуждали промеж себя о том, что, конечно, градоначальник был суров, но следующий может выйти гораздо хуже. Но когда они обернулись, то с удивлением увидели, что ни домов, ни шуб ни у кого не оказалось.

Хорошо, что он улетел, но ещё лучше, что он обещал вернуться.

И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.

Извините, если кого обидел.

16 апреля 2013

История про то, что два раза не вставать (2013-04-16)

Вот, кстати, многие поминали на днях жену футболиста, что не выказала в интервью астрономических знаний. Я вот тоже поминал — и, сдаётся мне, не единственный вспомнил в конце знаменитого литературного персонажа.

Как-то, впрочем, забывается, что это интервью — часть фильма о конкурсах красоты. При этом конкурс красоты "Миссис Россия", который выиграла жена футболиста, позиционирует свою деятельность как "выявление самой активной, образованной, духовно развитой и красивой женщины-матери". Журналист в интервью озабочен несколько иной (нежели чем блоггеры) целью — он подводит зрителя к мысли, что корона купленная, а не собственно к IQ этой женщины. Так это или нет, не мне, впрочем, судить. Одно дело — упрекать человека в недостаточных знаниях, а другое дело журить за предполагаемую покупку короны, как с тех современных казаков, что прикупают себе непонятных и невероятных медалей.

Но я хочу сказать о другом: есть особый феномен разговоров об образовании. Это разговор о том, что вот проклятые министры порушили всё великое дело, что десятилетиями строила Советская власть, а до неё годами слагала Великая Империя. Как начнут закрывать какой-нибудь институт, ставший теперь университетом, так я это и слышу. И вполне вменяемые люди начинают говорить, как это всё ужасно. Спору нет, всех жалко, но по-моему, у нас страшное перепроизводство людей с высшим образованием. И этого самого образования — страшное перепроизводство.

В какой-то мере это воспроизводство ситуации последних десятилетий Советской власти, которые я застал — тогда все эти приборостроительные институты производили огромное количество инженеров, которые ровно так же, как и современная офисная плесень, сидели в своих институтах. Здания институтов превратились в офисные центры, сидят в них дети своих отцов, и только не дефицитный напиток "Летний" пьют, а какое-то непонятное растворимое кофе. Причём миллионы людей в той, старой системе образования, подпадали под позицию "окончил МАИ по специальности "художественная самодеятельность". Тут надо оговориться (потому что большинство людей — идиоты), что дело, конечно, не в том, что всех доцентов с кандидатами нужно выгнать на поля, потому что там картофель загнивает. А дело в том, что эмоции мешаются с какой-то важной чертой окружающего мира.

Так всегда бывает, когда речь заходит о поисках персонального предназначения.

Очень легко говорить об образовании вообще, а вот честно признаться себе, что ты не готов передать в вагоне-ресторане соль — сложно. Девушка попросила, а ты хвать солонку — а она пустая. И вот она поворачивается к другому столику, а ты сидишь как дурак. С дипломом.

И, чтобы два раза не вставать, скажу: самое обидное в знаниях то, что они не