парадоксален, часто хочется с ним спорить, но никогда его мнения не оставляют вас равнодушными, никогда вы не услышите от него банального общего места. По природе своей, по складу своего таланта он представляет редкую и любопытную смесь идеалиста и скептика, оптимиста и сурового, едкого критика. Эти противоречивые черты его духовной сущности выражаются и в книгах и в разговорах».

Даже случайные встречи с ним крепко западали в память. Лев Успенский рассказывал, как в январе 1914 года он — ученик коммерческого училища — шел со своим товарищем по Невскому и около какого-то дорогого магазина увидел два автомобиля и небольшую толпу. Ждали, когда выйдет из магазина графиня Брасова — личность по тем временам почти легендарная. Эта красивая, утонченная женщина, разведенная жена купца Мамонтова, потом — разведенная жена гвардейского ротмистра, сделалась морганатической женой великого князя Михаила и получила графский титул от ненавидевшего ее Николая. Но когда она вышла, дверь магазина открылась вторично, и «из двери вышел плотный, крепкий человек, конечно — иностранец, нисколько не аристократ. Несомненный интеллектуал-плебей, как Пуанкаре, как Резерфорд, как многие. Его умное свежее лицо было довольно румяно: потомственный крикетист еще не успел подвянуть на злом солнце неимоверных фантазий. Аккуратно подстриженные усы лукаво шевелились, быстрые глаза, веселые и зоркие, оглядели все кругом… Как мог я не узнать его? Я видел уже столько его портретов!

За его плечами показался долговязый юнец, тоже иностранец, потом двое или трое наших. Он задержался на верхней ступеньке и потянул в себя крепкий морозный воздух пресловутой «рашн уинте» — русской зимы. С видимым удовольствием он посмотрел на лихачей — «Па-ади-берегись», снег из-под их копыт, фонарики в оглоблях, — летящих направо к Казанскому и налево — к Мойке, на резкий и внезапный солнечный свет из-за летучих облаков и, чему-то радостно засмеявшись, бросил несколько английских слов своим спутникам. Засмеялись и они…»

Конечно, далеко не всем русским пришлось дожидаться приезда Уэллса в Россию, чтобы лично с ним познакомиться. С Горьким он встретился еще в 1906 году в Нью-Йорке. Уэллс прожил уже почти неделю в этом городе до того, как туда приехал Горький, и он участвовал в подготовке торжественной встречи этого человека, символизировавшего для него русскую революцию. Горького он считал «не только великим мастером искусства… но и замечательной личностью» и, когда началась травля Горького, в полный голос высказал свое возмущение в книге «Будущее Америки». Горького Уэллс нашел в Нью-Йорке не без труда — того прогнали из гостиницы и не пускали ни в одну другую, — но он все-таки разыскал его в частном доме (у редактора «Вильтшайр мэгэзин») и провел в его обществе свой последний вечер в Нью-Йорке. Языкового барьера между ними не было: М. Ф. Андреева отлично владела английским.

Еще раз они виделись в Лондоне в 1907 году, куда Горький приехал на V съезд РСДРП. Впрочем, тогда они просто попали вместе на светский вечер и как следует пообщаться не успели.

В Москву в 1914 году Горький прибыл в тот же день, что и Уэллс, но почему-то они тогда не встретились.

Уехал Уэллс из России полный радостного чувства от обилия неожиданных впечатлений, приобщения к настоящему искусству, встреч с интересными и приятными людьми. Нет, Беринг не обманул его, обещая замечательную поездку!

А между тем надвигалась война.

Ее не только ждали, не только предсказывали возможный ее ход и последствия — ее пытались предотвратить.

Война нужна была Германии. Кайзер надеялся с ее помощью окончательно установить свою гегемонию в Европе. Война нужна была Франции — надо было вернуть потерянные в франко-прусской войне Эльзас и Лотарингию. Война нужна была России — с ее помощью хотели остановить вновь надвигающуюся революцию. Правда, начало войны планировали на 1917 год — пока что страна была ужасающе к ней не готова — и надеялись развязать ее на востоке, захватив у Турции Босфор и Дарданеллы. И еще война нужна была Англии. Большинство английских политиков понимало, что время работает на Германию и надо разгромить ее, пока она еще не победила в экономическом и военном соревновании.

Но война не нужна была ни немецкому, ни французскому, ни русскому, ни английскому народу. И с ее угрозой боролись. Против войны выступили все партии II Интернационала. Меньше чем за два года до начала войны, 24 ноября 1912 года в 10 часов 30 минут в Базеле, в зале заседаний «Бургвогтей», открылся Конгресс II Интернационала. В 2 часа дня делегаты Конгресса начали шествие к зданию Базельского собора, предоставленного городскими властями для проведения митинга. Кроме нескольких тысяч, что вместил в этот день собор, вокруг него собралось еще пятнадцать тысяч человек. Среди тех, кто выступал на этих двух митингах и на Конгрессе, были Жан Жорес, которому суждено было погибнуть в первый же день войны от пули озверелого националиста, руководитель Независимой рабочей партии Кейр Харди, Клара Цеткин, вся верхушка немецкой социал-демократии, круто потом изменившая позицию и голосовавшая в рейхстаге за военные кредиты. В Базеле была и делегация русских социал-демократов. В решениях Базельского конгресса ответственность за возможную войну возлагалась на все без исключения буржуазные правительства. «Пролетариат считает преступлением стрелять друг в друга ради увеличения прибылей капиталистов, честолюбия династий или во славу тайных договоров дипломатии», — говорилось в Базельском манифесте.

Еще до этого, 13 августа 1911 года, на лондонской Трафалгарсквер состоялся грандиозный антивоенный митинг, на котором присутствовали представители ряда других стран. 8 сентября того же года антивоенный призыв принял очередной конгресс тред-юнионов.

И совсем уже близко к началу войны последовало еще одно весьма серьезное предупреждение. Когда в июле 1914 года президент Пуанкаре приехал в Петербург, чтобы упрочить русско-французский союз, забастовала Выборгская сторона. Пришлось менять программу президентских поездок. Но в России менее, чем где-либо, склонны были внимать предупреждениям. Забастовку объяснили — не для других, для себя! — происками немецких агентов.

Повод к войне к этому времени уже был.

28 июня 1914 года австро-венгерский эрцгерцог Франц-Фердинанд, наследник престарелого неудачника императора Франца-Иосифа, прибыл на маневры в Боснию. Это был явный вызов Сербии, мечтавшей об объединении всех южнославянских земель. Босния и Герцеговина, отвоеванные у турок, были по Берлинскому договору 1878 года отданы под управление Австро-Венгрии, которая в 1908 году объявила об аннексии этих земель. И хотя Босния и Герцеговина получили в 1910 году самоуправление, сербские националистические организации, очень сильные в этих областях, продолжали бороться за их присоединение к Сербии.

В 10 часов 25 минут утра в автомобиль Франца-Фердинанда, торжественно проезжавшего по улицам Сараева, был брошен букет цветов, из которого валил дым. Эрцгерцог схватил его и бросил в сторону автомобиля, в котором