к Вальтеру подошел широко улыбающийся Эрнст Тимм и крепко обнял его.

— Редактором, говорят, ты стал? Вот здорово! Рад за тебя, Вальтер!

— А ты, Эрнст? Где ты подвизаешься?

— Счастлив, когда никто этого не знает, — усмехнувшись, шепотом ответил Тимм.

— Старое занятие?

— Ну, ясно!

Вальтер разглядывал друга. Тот завел себе маленькую бородку. А к нему идет. Вальтер наклонился через стол и зашептал:

— С этой тросточкой… Тебя вполне можно принять за шпика, Эрнст.

Тимм рассмеялся:

— Вот и хорошо! Так сказать — антифилер.

Вальтер с изумлением смотрел на ровные белые зубы друга.

— Ты все еще трезвенник? — спросил Тимм.

— Теперь уж отступаю иногда, — признался Вальтер.

— Вот это дело. В таком случае, после собрания отпразднуем нашу встречу. Ты должен рассказать, как было в каталажке.

— О-ох, Эрнст, это неинтересно. Есть более важные дела, о которых стоит поговорить. Кстати, спасибо за чудесную книгу, что ты прислал мне.

— Понравилась?

— Я, конечно, ее знал, но Тиля Уленшпигеля можно бесконечно перечитывать. Я получил ее за день до суда. И, поверь мне, она занимала меня гораздо больше, чем предстоящая комедия судебного процесса.

Около полуночи Эрнст Тимм и Вальтер Брентен сидели в одном из кабачков на Гусином рынке за бутылкой мозельского вина.

Вальтеру все-таки пришлось порассказать о годе своей жизни за решеткой. Но и о Кат поведал он другу, и о том, что у него родился сын, и о своем отце. Эрнст Тимм был внимательным и терпеливым слушателем — Вальтер знал это еще со времен их первого знакомства.

— Ну вот, я тебе и рассказал все, что было на душе. Очередь за тобой. Я совершенно ничего о тебе не знаю.

По лицу Тимма пробежала лукавая улыбка. Он ответил не сразу, наполнил до краев бокалы и сказал очень просто:

— Полагаю, Вальтер, что в ближайшее время у нас будет много работы. Если, разумеется, все пойдет хорошо. Тогда, брат, придется тебе писать так, что пальцы неметь будут.

— В самом деле, Эрнст? Сейчас у нас ведь как будто передышка.

— Верно. Однако… Ну, будь здоров!

Они чокнулись и выпили.

— Все, что я тебе скажу, останется между нами, ладно? Я говорю это только тебе.

Эрнст Тимм отодвинул свой бокал и, опершись на локти, наклонился к Вальтеру:

— По предложению Тедди, партия готовится к крупному политическому шагу. Акция единого фронта коммунистов и социал-демократов.

— Как во время капповского путча? — вполголоса спросил Вальтер.

— Нет. Соответственно нынешней обстановке. Слушай… Реакционное отребье, группирующееся вокруг Гинденбурга, хочет провести возмещение убытков князьям, бежавшим от революции, другими словами — вернуть кайзеру, королям, со всеми их родичами, все замки, поместья и прочие так называемые владения. А Тедди ставит им палки в колеса. Мы установили связь с ведущими социал-демократами. Предлагаем им совместную контракцию. Социал-демократы раздражены. Прежде всего, своим поражением на президентских выборах. Второе — их буржуазные партнеры по коалиции наставили им нос по всем статьям. Сверх того — их вытеснили из правительства. Нажим снизу довершит остальное.

— Как мыслится эта акция, Эрнст?

— Предполагается всенародное голосование. Веймарская конституция его предусматривает. Если в плебисците большинство избирателей выскажется «против», это, как тебе известно, приобретет силу закона.

— Ты полагаешь, что мы получим большинство?

— Возможно! Но не в том суть. Важна единая акция коммунистов с социал-демократами. Это, надо думать, откроет какие-то перспективы на пути к объединению.

— Идея Тельмана?

— Он — ведущая сила.

— Всенародное голосование!..

— Я знаю, о чем ты думаешь. Немало мелких буржуа — все еще жалкие верноподданнические души. Все еще. Ты знаешь ведь эти стихи? — И Эрнст Тимм прочитал:

Смертельно тупой, педантичный народ!

Прямой, как прежде, угол

Во всех движеньях. И подлая спесь

В недвижном лице этих пугал.

Шагают, ни дать ни взять — манекен,

Муштра у них на славу!

Иль проглотили палку они,

Что их обучала уставу?[10]

IV

Всем соседям и знакомым Фрида Брентен рассказывала, что сын ее — редактор и что теперь ей нет надобности брать стирку у людей. Не от всех ей удавалось скрыть, что Вальтер работает редактором в коммунистической газете «Фольксцайтунг». Но все-таки, если ее спрашивали малознакомые люди, где работает сын, она отвечала: «В одной из крупных ежедневных газет». Если настойчивые допытывались: «В «Гамбургер анцайгер»? или в «Гамбургер фремденблат»?» — она отвечала: — «Да-да, что-то там «Гамбургер» есть».

Вальтер заявил матери:

— Мама, ты не должна всем докладывать, что я работаю редактором.

— А почему? Разве это неправда?

— Разумеется, правда, но какое кому до этого дело?

— Понимаю, понимаю, — сказала она, многозначительно кивнув, — ты, верно, не хочешь, чтобы люди знали, что ты работаешь в «Фольксцайтунг»?

— Ну что ты говоришь, мама! На днях наш бакалейщик спрашивает меня, работаю ли я в «Гамбургер фремденблат»? Надо же! Именно в этой газете толстосумов… Он утверждает, что ты ему так сказала.

— Этот малый врет! Никогда в жизни я ему этого не говорила.

— Если уж ты кому и рассказываешь, что я работаю редактором, так говори хоть, в какой газете.

— О господи, сыночек, — всплеснула руками Фрида, — зачем всем знать, что мы коммунисты?

— А отчего и не знать всем? Тебе совершенно незачем это скрывать.

— Но ведь многие считают, что коммунисты невежды, даже преступники.

— Тем более им надо говорить, что и ты, и отец, и я коммунисты. Люди затравлены. А многие еще просто глупы. Если ты правильно поговоришь с ними и скажешь правду, ты заставишь их призадуматься.

— Ах, мой мальчик, не хочу я касаться политики. Как начнешь говорить с людьми про политику, так они на тебя зверем смотрят. Нет, уволь уж, пожалуйста!

Фрида Брентен никого не хотела обижать или раздражать, поэтому она никогда не возражала. Она умела к каждому приноровиться. Вот, скажем, она только что вместе с другими женами рабочих негодовала, что все очень дорого, цены растут, а через минуту, разговаривая с каким-нибудь хозяйчиком мастерской, сочувствовала ему в его жалобах на рабочих, которые-де требуют непомерно высокой заработной платы. Когда она рассказывала дома о таких разговорах и муж или сын разъясняли ей, что она совсем запуталась и сама себе противоречит, она простодушно говорила:

— Мне всех людей жаль, когда они рассказывают, как им трудно.

V

— Представь себе, сынок, Тедди был у меня!

Такой новостью Карл Брентен встретил сына.

— Мы поговорили о прежних временах. Но и о сегодняшних делах и задачах толковали.

Хотя прошло уже несколько дней, как приходил Тельман, Карл Брентен был еще весь полон радостного волнения.

— Председатель партии, кандидат в президенты, а вот нашел же время зайти ко