другая жизнь, я уверена… – быстро разобравшись с почтой, мазнув помадой по губам, Густи накинула твидовое пальто, с рыжей лисой:

– Нехорошо заставлять Иосифа ждать… – сдав ключи, поставив закорючку в журнале охранников, она заторопилась на первый этаж, к выходу на набережную.

К вечеру дождь прекратился. Над черепичными крышами Сохо взошли слабые звезды. Перемигивались неоновые вывески кафе и баров. Ниши в домах, с наглухо закрытыми дверями осветились красными, тусклыми лампочками. Промозглый ветер топорщил воду в лужах, гонял по асфальту мокрые карточки, выпавшие из телефонных будок:

– «Французский язык, строгая преподавательница», «Большой выбор континентальных товаров, только для взрослых… – из раскрытого окна квартирки, под крышей, гремела музыка:

– Volare, oh oh, cantare, ohoho… – узкую Вардур-стрит забили машины, водители раздраженно гудели. Над темными столами бара Le Macabre, похожими на крышки гробов, поднимался сигаретный дым. В углу кричали:

– Ты ничего не понимаешь! Миллер, что Миллер! Это ерунда… – парень в потрепанном костюме опрокинул стаканчик виски, – Америка десять лет потратила на погоню за несуществующими коммунистами, включая Миллера. Он пишет о политике, но политика больше никому не интересна. Пусть ей занимаются парламентарии. Литература не имеет ничего общего со сварами правых и левых… – длинные пальцы отстучали по столу мелодию, Аарон Майер подпел:

– Hey, mambo, mambo Italiano… – приняв от кузена, под столом, небольшую фляжку, он покачал головой:

– Песню у нас тоже крутили из каждого утюга. Лаура бренчит ее на фортепьяно, но я предпочитаю Пресли… – у юноши был глубокий, красивый голос:

– Never know how much I love you

Never know how much I care…

Аарон Горовиц отозвался:

– У нас все сошли с ума по «Лихорадке». В Гарлеме, в клубах, только ее и играли, все лето подряд… – односолодовый виски приятно обжег язык. Выбраться из Хэмпстеда парням оказалось легче легкого. После ужина Шмуэль собрался в Кенсингтон. По дороге юноша хотел заглянуть в Бромптонскую ораторию, на вечернюю мессу:

– Мы с ним поедем, мама, – невзначай заметил Аарон, – Теодор-Генрих приглашал поиграть в рулетку. Не на деньги, – торопливо добавил он, – будущему раввину можно, он и в «Монополию» играет… – Теодора-Генриха о своем якобы визите они предупредили днем:

– Дядя Джованни сегодня на Набережной, – объяснил Аарон Майер, по телефону, – а мы хотим навестить Сохо. Давай с нами, потанцуем, посидим в кафе… – кузен фыркнул в трубку:

– Мне надо накормить шестерых, прожорливых, как саранча, мальчишек, и одну девчонку. Она, хотя бы, не съедает три порции за раз. Не волнуйтесь, никто ничего не узнает… – для всех, они проводили время за зеленым сукном игрового стола на Ганновер-сквер:

– Все очень просто, – заметил старший Аарон тезке, спрыгнув с автобуса, у Мраморной Арки, – когда тетя Марта и дядя Максим появятся в особняке, нас там уже не будет. То есть нас там и не было… – он подмигнул кузену, – домой мы доберемся на такси… – Клара предложила забрать мальчиков на машине. Аарон отмахнулся:

– Не беспокойся, мама. Ложитесь спать, дядя Джованни и дядя Меир, наверняка, опять вернутся после полуночи… – юноша, мимолетно, подумал:

– Интересно, что они обсуждают? У дяди Джованни давно сняли секретность, а его пригласили на встречи. Ясно, что дядя Меир сюда не только ради Аарона приехал… – в автобусе, со Шмуэлем, они болтали о пустяках. Аарон Майер сделал вид, что по дороге на Ганновер-сквер они хотят заглянуть в кондитерскую:

– В Pâtisserie Valerie, – добавил он, – принесем что-нибудь к чаю… – Шмуэль удивился:

– Теодор-Генрих отлично печет, я пробовал его пирожные… – юноша нашелся:

– Все равно, так принято. В общем, мы выйдем здесь, а ты езжай дальше… – во внутреннем кармане его замшевой курки болталась початая фляга с виски. Бар в Хэмпстеде стоял открытым, нацедить выпивки было делом несложным.

Аарон принес черный кофе:

– Меня здесь знают, но спиртного, все равно, не нальют. Никто не рискнет лишением лицензии… – закурив, он вытянул ноги, – впрочем, у вас вообще можно пить только с двадцати одного года… – Аарон Горовиц усмехнулся:

– Расскажи это ребятам в Гарлеме. Там только плати, и тебе нальют, будь ты хоть двенадцати лет… – в Гарлем они с Евой ездили играть в баскетбол и танцевать:

– Танцевать мне можно, я имею в виду, не в паре, – младший Горовиц щелкнул зажигалкой, – нельзя только слушать женское пение. На концерт Адели и Генрика мне никак не попасть… – Аарон пообещал:»

– Я тебя свожу в более интересное место, чем Альберт-Холл. Здесь… – он повел рукой, – собираются реалисты, если можно так выразиться. Я тоже с этого начинал… – младший Аарон рассмеялся:

– Тебе даже восемнадцати нет… – старший, упрямо, повторил:

– Начинал. В Париже живет Беккет, я собираюсь учиться именно у него. Летом я работал ассистентом, у мистера Цадека, в Олд Вик. Он ставил пьесу месье Жене, «Балкон». Будущее за театром абсурда, поверь мне, за экзистенциализмом. Хана пишет, что в Париже все только об этом и говорят… – Аарон, немного, завидовал парижской кузине:

– Она моя ровесница, а поступила, почти без экзаменов, в консерваторию. У нее было всего одно прослушивание, а теперь она играет на сцене. Она очень талантливая… – кузен поинтересовался:

– Ты меня собираешься провести на такую постановку… – старший Аарон хмыкнул:

– Посмотрим. Если ребята выйдут на сцену, то да, а иначе послушаем читку пьесы. Но никому не говори, – предупредил он, – паб ирландский и собираются там ирландские националисты. Дядю Джона удар хватит, если он узнает. Он ворчит, что пьесы Брендана Биэна надо запретить, потому что автор три раза сидел в британской тюрьме… – младший Аарон присвистнул:

– Ничуть не лучше, чем у нас, во времена маккартизма. Но дядя Джон родился в итонском галстуке, чего от него еще ждать? Значит, Хана поможет тебе обустроиться в Париже… – узнав о планах Аарона Майера, кузина написала:

– Разумеется, я представлю тебя нужным людям. Что касается остального… – у Аарона прерывисто забилось сердце, – то я приглашу Тикву в Париж, на летние каникулы. Думаю, дядя Эмиль ее отпустит. То есть я попрошу дядю Мишеля ее пригласить, ему точно не откажут… – к лету Аарон Майер намеревался обосноваться в мансарде, на Монмартре, работать в театре и послать рукописи Беккету:

– Тиква будет жить на набережной Августинок… – он понял, что улыбается, – мы сможем встречаться, каждый день. Я сделаю ей предложение… – Аарон давно откладывал деньги на кольцо, – осталось подождать всего три года, когда ей исполнится восемнадцать. Адель с Генриком женились, не спрашивая разрешения у взрослых, и Сабина с Инге так сделали… – потеряв мать, Тиква не хотела уезжать из Мон-Сен-Мартена:

– Дяде Эмилю будет тяжело одному, с девочками, – написала она Аарону, – я поступлю в брюссельскую консерваторию, чтобы оставаться к нему ближе… – Аарон хмыкнул:

– Значит, я поеду в Брюссель. Тем более, там недалеко до Германии, куда меня приглашал мистер Цадек. Он возвращается в театр, в Бремене. Он предлагал мне приехать, попробовать себя в постановке, а не только в драматургии… – сделав глоток виски, он услышал требовательный голос американского кузена: «Покажи фото». Аарон отозвался:

– Ты видел, в семейном альбоме… – младший Аарон широко улыбался:

– Наверняка, у тебя есть и другие снимки, не парадные… – Тиква, действительно, прислала ему карточку:

– Это с репетиции, в поселковом клубе, – написала девочка, – я играю Жанну Д’Арк… – черные, тяжелые волосы падали на стройную спину, в холщовой рубашке, она смотрела на фотографа через плечо. Аарон помотал головой:

– Есть, но это, – он помолчал, – личное. Начнется у тебя, вот и поймешь… – перегнувшись через стол, он нахлобучил кепку кузена ему на нос:

– Пошли. Хана тебя сводить потанцевать, в Париже, но считай, что у тебя это последние свободные деньки. Потом ты отпустишь бороду, засядешь за Талмуд, а потом начнется армия. Молодец, что побрился, кстати… – кузен провел ладонью по гладким щекам:

– Я и в Нью-Йорке брился, ребе мне разрешал… – он завернул пробку фляги:

– Кстати, Иосиф мог тоже сюда приехать, для участия в совещаниях, со стороны Израиля. Поэтому его и не видно. Он на Набережной сидит, как выражается тетя Марта… – достав портмоне, Аарон выпятил