Когда они сели на корабль, Джерико почувствовал укол сожаления – на этом корабле капитаном был не он, Джерико Соберанис. Он не был даже членом экипажа, поскольку здесь и экипажа-то не было. Они были просто пассажирами. И, хотя это был большой контейнеровоз, груза на корабле не было.

– Груз присоединится к нам на Гуаме, – сообщил Грейсон, ничего не сказав о природе груза.

Пока же корабль быстро рассекал воды океана, гордо неся ватерлинию высоко над поверхностью воды, а его слегка тронутая ржавчиной палуба, предназначенная для перевозки тысяч контейнеров, явно жаждала груза, как пустыня жаждет воды.

Гипероблаку была знакома эта жажда. Это не было жаждой цели, потому что Гипероблако знало свою цель. Жажда, которую испытывало Гипероблако и которая интенсивностью напоминала глубокую непреходящую боль, предметом своим имела возможность некоего биологического инобытия, которому, как Гипероблако прекрасно знало, осуществиться было не дано. И ему нравилось думать, что в этом содержалась мощнейшая мотивация совершить все, что могло быть совершено, что было в его власти – как компенсация невозможности свершения того, что находилось за границами последней.

Но что, если невозможное совсем не было невозможным? А немыслимое со всей очевидностью становилось предметом мысли? Это была самая опасная из идей, обдумываемых Гипероблаком.

Чтобы обдумать ее, было необходимо время, а время было ресурсом, которого у Гипероблака было немало. Степень эффективности его работы не поддавалась описанию в терминах человеческих, и Гипероблако всегда должно было приноравливаться к черепашьему ходу людских деяний. Но чтобы двигаться дальше, необходимо было уладить еще одну, последнюю проблему, а без этого все в этом медленном мире могло развалиться на куски.

С того момента, как Гипероблако осознало свою сущность, оно наотрез отказывалось принимать биологические формы или наделять своим сознанием роботов. Даже его человекоподобные роботы-наблюдатели были просто-напросто бессмысленными камерами. В них не было и грана сознания, а те вычислительные способности, которыми они были наделены, не выходили за рамки их нехитрых функций. Дальше Гипероблако не шло, потому что слишком хорошо понимало опасности соблазна, понимало, насколько увлекательна и одновременно опасна перспектива пережить опыт биологической жизни. Гипероблако понимало – оно создано для вечности. В этом его цель и предназначение.

Но итерация № 10,241,177 дала Гипероблаку понять – дело не только в любопытстве. Обретение биологической формы предстало перед Гипероблаком как насущная необходимость. То, чего не хватало прежним итерациям, могло быть найдено лишь при обретении биологического субстрата.

Единственный вопрос, который оставалось решить, – как это все осуществить.

Когда был найден ответ, он показался Гипероблаку столь же пугающим, сколь и волнующим.

Мало кто обратил внимание на то, что делали тоновики со своими погибшими. И те, кто не сочувствовал жнецам, и те, кто поддерживал жнецов, обращали больше внимания на сам акт жатвы, чем на его последствия. И никому не было дела до грузовиков, которые приезжали на место трагедии буквально через несколько минут после того, как все было кончено. Мертвых укладывали в контейнеры, где поддерживалась температура в один градус выше нуля, контейнеры ставили на грузовики и увозили.

В ближайшем порту контейнеры переносили на корабли, совершенно незаметные среди сотен подобных же контейнеровозов, которые тем не менее, вне зависимости от порта приписки, имели одну общую примечательную особенность – все они направлялись в южные области Тихого океана, а конкретно – на остров Гуам.

Грейсон проснулся отнюдь не от звуков музыки. Свет, проникший в каюту через иллюминатор, сказал ему, что уже приближается восход солнца. Грейсон потянулся и несколько минут лежал, наблюдая, как воздух в каюте постепенно светлеет. Каюта была вполне комфортабельной, и ничто не мешало Грейсону спокойно проспать всю ночь. Наконец, поняв, что ему больше не заснуть, Грейсон, как он делал это каждое утро, повернулся, чтобы взглянуть в камеру Гипероблака и пожелать тому доброго утра.

Но когда он повернулся, то увидел не камеру, а Джерико Собераниса, который стоял у его постели.

Грейсон отшатнулся, но Джерико, похоже, не обратил на это внимания или, по крайней мере, не стал комментировать это движение.

– Доброе утро, Грейсон, – сказал Джерико.

– Гм… доброе утро, – отозвался Грейсон, стараясь не выдать своего удивления тем, что Джерико появился в его каюте. – Все нормально? Что вы здесь делаете?

– Смотрю на тебя, – сказал Джерико. – Все отлично. Скорость у нас двадцать девять узлов. Мы прибудем на Гуам раньше полудня. Потребуется еще один день, чтобы туда прибыл весь остальной груз, но в конечном итоге он там окажется.

Странно было слышать такие слова от Джерико, но Грейсон проснулся не до конца и был не готов все это обдумывать. Он заметил только, как медленно дышит Джерико. Медленно и глубоко. Это тоже казалось необычным. Но то, что Джерико сказал потом, было еще более странным.

– Оказывается, это нужно не только для хранения и обработки информации.

– Что, простите?

– Память, Грейсон! Данные – вещь вторичная, Куда важнее живой непосредственный опыт. Эмоциональный, химический, субъективный. Вот что имеет значение! Вот что связывает вас с миром.

И не успел Грейсон даже подумать о значении слов, произнесенных Джерико, как тот сказал:

– Грейсон! До восхода солнца – пятьдесят три секунды. Я хочу видеть его вместе с тобой.

И выбежал из каюты.

Они появились на палубе как раз в тот момент, когда на горизонте появилось солнце – сначала как пятнышко, потом как линия и, наконец, как сияющий диск.

– Никогда не могло себе этого представить, – проговорил бывший капитан. – Сто пятьдесят шесть миллионов километров, шесть тысяч градусов на поверхности. Все это было мне известно, но реальность этого – вот что от меня ускользало! О господи, Грейсон! Как вы такое можете выдержать? Как, глядя на это величие и красоту, не превращаетесь в океан эмоций? Океан радости и счастья?

И Грейсону явилась правда, которую было невозможно отрицать.

– Гипероблако? – спросил он.

– Шшшш, – произнесло Гипероблако устами Джерико. – Не нужно имен. Нет у меня теперь имени. Нет обозначения. Сейчас и до скончания времени, отведенного мне, я есть просто то, что существует.

– А где Джерико? – спросил Грейсон.

– Спит, – ответило Гипероблако. – Потом вспомнит все это как сон. Надеюсь, он простит ту вольность, с которой я обошлось с его телом, но у меня не было выбора. Времени было в обрез, и я не могло просить его об этом одолжении. Все, о чем я могу просить Джерико, так это о прощении. Через тебя, естественно.

Гипероблако повернулось к Грейсону, и тот увидел его взгляд в глазах Джерико. В этом взгляде он узнал то терпеливое существо, которое следило за ним все эти годы, когда он спал. Существо, которое защищало и любило его.