— Я не скажу. А что в свертке?

— Ничего.

Если бы она потребовала, или схватила сверток, он бы наверное никогда больше ее не увидел. Вместо этого она сказала:

— Пожалуйста, Горти.

— Ты можешь посмотреть. — Не отпуская свое запястье он повернулся так, чтобы она смогла вытащить сверток у него из-под мышки. Она открыла его — это был бумажный мешок — и вытащила страшное разбитое лицо Джанки. Глаза Джанки сверкнули ей и она пискнула:

— Что это?

— Это Джанки. Он был со мной еще до моего рождения. Арманд, он наступил на него.

— Так ты из-за этого убегаешь?

— Кей! Что ты там делаешь?

— Иду, мама! Горти, я должна идти. Горти, ты когда-нибудь вернешься?

— Никогда.

— Ой… этот мистер Блуэтт, он такой злой…

— Кей Хэллоувелл! Сейчас же иди сюда. Дождь идет!

— Да, мама! Горти, я хотела сказать тебе. Я не должна была смеяться над тобой сегодня. Геки принес тебе червяков и я подумала, что это шутка, вот и все. Я не знала, что ты действительно ел муравьев. Знаешь… Я когда-то съела сапожный крем. Ну и что.

Горти поднял свой локоть и она осторожно подложила под него пакет. Он сказал, как если бы только что подумал об этом — и действительно так оно и было.

— Я вернусь, Кей. Когда-нибудь.

— Кей!

— Пока, Горти.

И она ушла, мелькнули ее волосы, желтое платье, кусочек кружева, все это превратилось перед его глазами в закрытую калитку в деревянном заборе и в звук удаляющихся быстрых шагов.

Гортон Блуэтт стоял в темноте под моросящим дождем, замерзший, но с жаром в покалеченной руке и другим жаром в горле. Этот жар он проглотил, с трудом, и, подняв глаза, увидел широкий приглашающий кузов грузовика, который остановился перед светофором. Он побежал к нему, бросил на него свой маленький пакет, и извиваясь пытался забраться наверх, ухватившись правой рукой и пытаясь не задеть левую. Грузовик сдал назад; Горти отчаянно карабкался, чтобы остаться на нем. Пакет с Джанки начал скользить к нему, мимо него; он схватил его, теряя собственную устойчивость, и начал сползать назад.

Внезапно он увидел неясное движение изнутри грузовика и почувствовал вспышку ужасной боли, когда его разбитую руку сильно схватили. Он чуть было не потерял сознание; когда он снова смог видеть он лежал на спине на подпрыгивающем полу грузовика, снова держал свое запястье, и выражал свою боль выступившими слезами и тихими короткими стонами.

— Послушай, малыш, тебе что все равно сколько ты проживешь? — Над ним наклонился толстый мальчик, очевидно его возраста, наклоненная голова которого покоилась на трех подбородках. — Что с твоей рукой?

Горти ничего не сказал. Он пока еще был совершенно не в состоянии разговаривать. Толстый мальчик с удивительной осторожностью убрал здоровую руку Горти от носовых платков и начал снимать слои ткани. Когда он добрался до внутреннего слоя, он увидел кровь при свете от уличного фонаря, мимо которого они проезжали, и он сказал:

— Боже.

Когда они остановились перед еще одним светофором на освещенном перекрестке, он посмотрел внимательно и сказал: «О, Боже!», при этом все эмоции были где-то глубоко внутри него, а его глаза превратились в два сочувствующих узелка морщинок. Горти знал, что толстому мальчику было его жаль, и только тут он начал открыто плакать. Он хотел бы остановиться, но не мог, и не стал, пока мальчик снова бинтовал его руку, и потом еще какое-то время.

Толстый мальчик сидел облокотившись о рулон нового брезента и ждал пока Горти успокоится. Однажды Горти немного притих и мальчик подмигнул ему, и Горти, невероятно чувствительный к малейшей доброте, снова разрыдался. Мальчик поднял бумажный пакет, заглянул в него, что-то проворчал, аккуратно закрыл его и убрал его на брезент. Затем к удивлению Горти он достал из внутреннего кармана пиджака большой серебряный портсигар, такой, в котором пять металлических цилиндров соединены вместе, вытащил сигару, взял всю ее в рот и повернул ее, чтобы смочить, и закурил, окружив себя сладко-едким голубым дымом. Он не пытался разговаривать и спустя какое-то время Горти должно быть задремал, потому что когда он открыл глаза пиджак толстого мальчика был сложен как подушка у него под головой, а он не помнил, как его туда клали. Было уже темно. Он сел и тут же из темноты донесся голос толстого мальчика.

— Не волнуйся, малыш. — Маленькая толстая рука поддержала Горти под спину. — Как ты себя чувствуешь?

Горти попытался заговорить, поперхнулся, сглотнул и попытался снова.

— Все в порядке, я думаю. Есть хочется… ой! Мы за городом!

Он осознал, что толстый мальчик сидит на корточках возле него. Рука оставила его спину; через минуту пламя спички заставило его вздрогнуть, и какое-то мгновение лицо мальчика плавало перед ним в колеблющемся свете, похожее на луну, с нежными розовыми губами вокруг черной сигары. Затем отработанным щелчком пальцев он отправил спичку и ее сияние в ночь.

— Куришь?

— Я никогда не курил, — сказал Горти. — Кукурузные рыльца, один раз. — Он смотрел с восхищением на красный драгоценный камень на конце сигары. — Ты много куришь, да?

— Из-за этого и не расту, — ответил он разразился пронзительным смехом. — Как рука?

— Намного болит. Не так уж плохо.

— У тебя много мужества, малыш. Я бы кричал и требовал морфий, если бы я был на твоем месте. Что с ней случилось?

Горти рассказал ему. История получалась отрывками, непоследовательная, но он выслушал ее всю. Он задавал короткие вопросы, и по существу, и совершенно не комментировал. Разговор прекратился после того, как он задал столько вопросов, сколько очевидно хотел, и какое-то время Горти казалось, что его собеседник задремал. Сигара светилась все тусклее и тусклее, иногда вспыхивая по краям, или вдруг становилась яркой, когда случайный поток воздуха из-за грузовика касался ее.

Неожиданно, абсолютно бодрствующим голосом, толстый мальчик спросил его:

— Ты ищешь работу?

— Работу? Ну — я думаю наверное.

— А что заставило тебя есть этих муравьев, — был следующий вопрос.

— Ну, я — не знаю. Я думаю я просто — ну, мне хотелось.

— А ты часто это делаешь?

— Не очень. — Это были совершенно другие расспросы, чем те, через которые он прошел с Армандом. Мальчик спрашивал его об этом без отвращения, с любопытством не большим, чем когда он спросил его сколько ему лет и в каком он классе.

— Ты петь умеешь?

— Ну — я думаю да. Немного.

— Спой что-нибудь. Я имею ввиду, если тебе хочется. Не насилуй себя. А — ты знаешь «Звездную пыль»?