Давно уж миновали те дни, когда обе королевы соперничали красотой. Если забыть о тщеславии, если стереть грим и снять парики, то это были старухи. Кожа одрябла, живость исчезла, черты заострились. Мария, хоть и была моложе, выглядела на десять лет старше соперницы. Голова у нее стала совершенно белой, кости ломило. Письма ее к Елизавете не отличались особым доброжелательством, и в то же время, памятуя о характере корреспондентки, многого она себе не позволяла. Мария, как, впрочем, и Елизавета, всегда полагала необходимым демонстрировать добрую волю и готовность к согласию. У нее в запасе каждый раз была масса предложений. Почему бы ей, например, не стать соправительницей (вместе со своим сыном

Яковом) Шотландии? Елизавета от подобного предложения не отмахнулась, послала людей в Шотландию, чтобы выяснить ситуацию на месте, и пришла к выводу, что замысел этот практически неосуществим. Не говоря уже о риске, с которым сопряжено освобождение Марии, местная знать вовсе не жаждет возвращения обесчещенной, свергнутой королевы, да и Яков отнюдь не выказывает сыновних чувств.

Тем не менее переписка продолжалась. Вместе с письмами Мария посылала Елизавете парики, манжеты и капоры, вышитые ею, — нечто вроде напоминания о тоскливой жизни, что приходится ей влачить. Сырость и сквозняки, гуляющие по здешнему жилищу, писала она Елизавете, подвергают ее жизнь опасности, однако же она надеется, что сама Елизавета пребывает в добром здравии. Но в то же время Мария с жадностью перечитывала послания от католиков из Франции и Испании, послания, в которых говорилось о планах ее освобождения. В ответных письмах она всячески эти планы поощряла.

Елизавета, со своей стороны, дарила ей те же парики, пояса из шелка и тафты, а чтобы поправить здоровье, послала личного врача. Подписывала Елизавета свои послания, скрепленные королевской печатью, так: «Ваша добрая сестра и кузина». Ну а в зале заседаний Совета королева постоянно сетовала, что не знает, как быть со своей родственницей-интриганкой; ясно одно — выпускать ее на свободу нельзя ни в коем случае. «Ей давно следовало бы отрубить голову», — бросила она как-то в разговоре с одним итальянцем. И действительно, с ходом времени казнь королевы Шотландии казалась ей все более неизбежной.

В этом ее поддерживали и члены Совета, и парламентарии. С их точки зрения, от Марии уже давно следовало бы избавиться. Это «многоголовый дракон», угрожающий благополучию королевы и королевства, источник бунта, предательства и угрозы, исходящей из-за рубежа. О морали уже и говорить не приходится: она убила мужа, она прелюбодействовала, она соблазнила своего тюремщика Шрусбери (так, во всяком случае, утверждала злопамятная жена последнего Бесс Хардвик) и родила от него. Она только и ждет возможности навредить ее величеству Елизавете. «Представляется очевидным, — заключал справедливый Сесил, — что самолично королева Шотландии ни в какой заговор не вступала, однако столь же очевидно, что она желает Ее Величеству всяческого зла». Вообще-то о Марии можно было сказать не только это, но в 80-е годы в расчет принималось лишь главное.

В 1586 году Марии поставили ловушку, в которую она попалась, письменно подтвердив свое одобрение плану убийства Елизаветы. В октябре того же года состоялся королевский суд, вина Марии была доказана, и ей было предъявлено обвинение в государственной измене.

Будучи монархиней, отвечающей за благополучие своего народа и спокойствие государства, Елизавета не имела иного выбора, как издать указ, предписывающий вынести Марии смертный приговор. И тем не менее что-то ее удерживало от этого шага. Страхи, преследовавшие подданных, и ей не давали покоя, лишь усугубляя дурные предчувствия, с которыми она боролась на протяжении всего этого года.

А год выдался тяжелый — год горьких разочарований и неудач. Война оторвала от нее на многие месяцы Лестера, и отношения между ними сильно осложнились. Да и сама эта война, потребовавшая больших расходов, успеха не принесла, второстепенная победа при Затпене не в счет. А теперь еще надо решать судьбу королевы Шотландии.

Ее казнь была чревата серьезными политическими последствиями. Прежде всего встанет вопрос о престолонаследии. Со смертью Марии права на трон переходят к ее сыну, а что, спрашивается, удержит его от союза с теми же силами, что сейчас стоят на стороне матери и угрожают Англии вторжением извне? Правда, совсем недавно Яков подписал Бервикский договор, согласно которому в обмен на союз с Англией он принимает ежегодное содержание от Елизаветы. Он — законный наследник и как будто готов ждать своего часа, пока не распорядится сама природа. Но что, если Яков нарушит соглашение? И разве найдешь для этого предлог лучший, чем казнь матери?

Далее — Франция, где Марию все еще считают королевой. К Елизавете уже являлись французские дипломаты с просьбой сохранить Марии жизнь, и, находясь в состоянии войны, Англия не могла позволить себе лишний раз подтолкнуть Францию, и без того уже попадающую в зависимость от Испании, в лагерь короля Филиппа. А именно это может произойти, если из Марии сделают католическую мученицу.

Наконец, сама Испания и король Филипп. Не исключено, что смерть женщины, которую он считает законной наследницей английского трона, поумерит его военные амбиции. Но с другой стороны, вполне вероятно, что война за нрава Марии превратится в реванш, в отмщение ее убийцам. Какое-то время Елизавета советовалась по поводу принятия этого самого трудного для нее решения с Сесилом, но вскоре отказалась от этого и принялась размышлять в одиночку. Парламент призывал к казни, умоляя королеву отделаться «от этой зловещей и опасной женщины», пока еще не поздно. Но даже и сталкиваясь с единодушием буквально всех своих приближенных, Елизавета никак не могла заставить себя сделать решительный шаг. Уильям Дэвисон, сделавшийся недавно государственным секретарем — Уолсингэму уже трудно было выполнять эти обязанности, — считал, что, следуя одной лишь политической логике событий, королева никогда не подпишет смертный приговор. Для того чтобы убедить ее сделать это, должно произойти нечто чрезвычайное.

Среди предсказаний, активно циркулировавших в 1586 году, одно непосредственно касалось королевы Шотландии. Если поднять на нее руку, говорилось в нем, последствия будут страшными. В Англию, а именно в Честер, вторгнутся иноземные войска. Елизавета, брошенная на произвол судьбы своим строптивым парламентом, вынуждена будет бежать в Уэльс. Народ взбунтуется, возьмется за дубины, и в результате крестьяне возьмут верх, а в борьбе за корону Тюдоров схватятся многочисленные претенденты. Эта подробно расписанная картина грядущей катастрофы лишь усилила страхи королевы.

Оставаясь наедине с собой, она мучительно размышляла над мрачным предсказанием. Самой ей вовсе не хотелось посылать на плаху близкую родственницу. («Чего только не скажут, — отвечала она парламентской делегации, — когда выяснится, что ради собственного благополучия королева-девственница испила крови своей близкой».) Будучи женщиной образованной, Елизавета тем не менее верила в оккультизм, и в частности в доктрину соответствий — учение, согласно которому любое живое существо связано с себе подобными мощной физической силой. Если изъять одно звено в хрупкой цепи — разрушительные волны потрясут до основания целое. Не говоря уже о том, что дать согласие на умерщвление помазанницы Божьей — значит совершить святотатство, и уж тут точно прервутся все мировые связи, и тогда смерть и ее самой коснется своим крылом.