Лихорадочно просматривая трактат Тиссо страница за страницей, Дюма натолкнулся на еще более замечательную вещь: статья о яде[1083]была помечена и подчеркнута. Это было послание, и оно подтверждало все его подозрения. С тех пор Дюма соглашался на все пилюли, которые прописывал врач, но лишь делал вид, что принимает их. Вместо этого он тщательно упаковывал и прятал таблетки, планируя в будущем выяснить их состав. «Я был очень рад получить материальное доказательство злодейства агентов неаполитанского короля», – писал Дюма. У него теперь вновь появилась воля к жизни, стремление выйти из крепости Таранто живым и надежда, что пилюли «однажды покажут французскому правительству всю порочность моих убийц».

* * *

Спустя несколько ночей подпольщики из Друзей французов передали еще одну посылку – на этот раз она на веревке опустилась на пол камеры Дюма через окошко. Это был большой кусок шоколада, завернутый в оберточную бумагу вместе с какой-то лечебной травой. Шоколад в те дни был не просто лакомством[1084]– подобно сахару, он относился к одному из чудодейственных лекарств в арсенале медицины восемнадцатого века. Трава оказалась цинхоной[1085]– корой тропического дерева, содержащей хинин. Считалось, что она обладает огромным целебным эффектом при лечении лихорадки и нервных расстройств.

«Явным улучшением здоровья я обязан, – писал Дюма, – цинхоне и шоколаду, что человеколюбивые патриоты тайно передали мне ночью с помощью веревки и крюка». Впрочем, генерал добавил, что, несмотря на эти «любезные поступки», он оглох на левое ухо, страдал от паралича правой щеки, практически лишился возможности видеть правым глазом, терпел жуткие головные боли и мучился от постоянного шума в ушах.

1800 год принес новые, прагматичные причины проявить мягкость по отношению к французским пленным, поскольку к лету этого года все в Таранто – узники, стражники, Армия Святой Веры и республиканцы-подпольщики – должны были знать хоть что-то о великих событиях, происходивших на севере, где французы начали второе вторжение в Италию. Наполеон оставил правительство в Париже и лично возглавил кампанию. Как будто желая искупить безвкусицу государственного переворота и присвоение диктаторских полномочий, первый консул взобрался на коня и повел армии через перевал Сен-Бернар[1086], место одного из величайших военных триумфов Дюма, и вниз, на Итальянскую равнину. (На самом деле, Наполеон перевалил через Альпы на муле[1087], хотя его эксперты по пропаганде тщательно скрывали этот факт.)

Вторая Итальянская кампания, увенчанная 14 июня великолепной победой[1088]над австрийцами при Маренго, разом положила конец череде французских поражений 1799 года. К осени Италия вновь начала походить на лабораторию по созданию революционных стран, на главный аванпост французских идей за пределами Франции. Итальянцы вновь поднимали всевозможные трехцветные флаги и сажали деревья свободы[1089]. Невозможно знать наверняка, сколь многие из новостей об этом достигали узников. Но тюремщики Дюма, без сомнения, ощущали, что баланс сил смещается не в их пользу и что упомянутые трехцветные флаги вскоре могут войти в моду в Таранто.

Дюма узнал, что его с Манкуром и некоторых других пленников должны перевести из Таранто в другую крепость – в Бриндизи, на побережье Адриатического моря. Ему сообщили, что перевод служит прикрытием для заговора с целью убийства: «Лишь в самый день перевода несколько человек подошли под наше окно, и из их жестов мы поняли, что нас хотят удалить из Таранто и убить по дороге». Той же ночью около 11 часов засов на двери Дюма заскрежетал. Маркиз де ла Скьява (глава провинции Лечче) «ворвался в наши комнаты» вместе с людьми, вооруженными мечами и кинжалами. Они заявили, что увозят узников в Бриндизи и что Дюма должен немедленно собрать свои вещи. Манера действий маркиза – то, что явился в камеру глухой ночью с таким количеством вооруженных людей, – не оставляла Дюма сомнений в его истинных намерениях. «Я самым громким голосом выразил крайнее недовольство столь неподобающим поведением маркиза, – писал Дюма. – Маркиз в ответ обнажил меч».

В этот момент Дюма схватил свою старую трость – самую похожую на оружие вещь в камере – и угрожающе поднял ее против меча маркиза и остальных клинков. Он не задумывался о своих шансах на победу, но был готов оказать сопротивление, каким бы бесполезным оно ни оказалось. Должно быть, Дюма сохранил что-то от старого таланта внушать врагам страх. Если судить о последовавшей письменной жалобе[1090]«Государственного и военного министерства» по поводу «безрассудства» и «вызывающего поведения» Дюма в ответ на попытку стражников вывести его, воинственная демонстрация готовности защищаться явно возымела эффект. После короткого обмена грозными взглядами с узником охранники покинули камеру.

К этому моменту полупараноидальная ярость Дюма наверняка заставляла его ожидать от тюремщиков только самого худшего. Но на самом деле, когда в сентябре 1800 года его с Манкуром перевели в крепость Бриндизи, примерно в дне пути верхом, и притом вовсе не убили по дороге, их положение улучшилось. В этой крепости, возвышающейся над Адриатическим морем, Дюма мог регулярно общаться со священником. Этого человека звали Бонавентура Чертезза. Их разговоры явно переросли в настоящую дружбу. Единственное сохранившееся письменное свидетельство о ней – трогательное послание, написанное священником в адрес Дюма уже после того, как последний вышел из тюрьмы: «Да будет вам известно[1091], дражайший генерал, что я всегда хранил и всегда буду хранить в душе чувства [уважения к вам] и что [они] заставляют вечно вспоминать о вас с почтением. Я изо всех сил старался получить какие-нибудь известия о вас. Знаю, эта громкая похвала раздражает вас, но, зная ваше доброе сердце, я осмеливаюсь говорить подобным образом. Как бы я хотел обнять вас (проклятие, что вы так далеко!) – говорю это, не скрывая своих чувств». Священник обещает говорить меньше слов, если Дюма приедет к нему в гости, где генералу всегда рады.