— Да, — проговорила Грейс. — Наверное, я ошиблась, мистер Холлистер. А вы, напротив, правы. Надеюсь, после войны вы вернетесь в газету. Счастливо.

— Спасибо, миссис Тейт, и вам того же. Бед на вас свалилось предостаточно, куда уж больше. Всего хорошего.

— Всего хорошего. — Грейс положила трубку, с минуту посидела за столом и вышла в гостиную. Ее ждала Конни.

— Ты с кем разговаривала, с Джеком Холлистером?

— Да. Он был очень любезен, чего не скажешь обо мне.

— Ну, в конце и ты исправилась.

— Уже второй раз за день я получаю урок ответственности.

— А с кем еще ты разговаривала?

— С собственным сыном. — Какое-то время они сидели молча. — Конни, тебе не страшно спать в кровати Сидни?

— Ты хочешь спросить, не страшно было бы? Нет.

— Так, может, переночуешь? Или даже задержишься у нас на несколько недель?

— Хорошо, только лучше бы иметь свою комнату. Я все время буду здесь, но, извини, Грейс, я привыкла спать в комнате одна, иначе не засыпаю.

— Ладно, будешь жить в гостевой, на одном этаже со мной. Я тебя не буду тревожить, просто мне нужен кто-нибудь рядом, чтобы… Не Брок, даже не дети. Странно, я все думаю о троих, а потом оказывается — двое.

— Понятно, — вздохнула Конни.

На столе лежали журналы — несколько экземпляров юмористического еженедельника «Лайф». Грейс рассеянно потянулась к ним.

— Если устроимся здесь, схожу за шитьем, — сказала Конни и направилась к двери. — И тебе не помешало бы научиться.

Когда она вернулась, Грейс сидела на том же месте с двумя номерами «Лайф» на коленях.

— Научишь меня шить? — спросила она.

— С радостью. Хочешь, прямо сейчас начнем?

Она взглянула на подругу, которая, кажется, еще больше поникла за то недолгое время, что Конни не было в комнате.

— Ты ведь вроде шила когда-то, — сказала она. — Вспомнить будет несложно.

— Да умею я шить, умею. Мне просто пришло в голову, что я не смогу читать журналы, если они будут выходить в таком виде. Смотри. — И Грейс подтолкнула оба экземпляра «Лайф» поближе к Кони: — Обрати внимание на обложку.

На одной был изображен юный пехотинец, обменивающийся рукопожатием с участником Великой республиканской армии — объединения ветеранов Гражданской войны. Подпись к рисунку гласила: «Ты можешь положиться на меня, отец». На другой — военный корабль в морском бою и подпись: «Наш флот, вчера, сегодня, завтра, — победитель».

— Вижу, — сказала Конни. — Знаешь что, давай-ка на время отложим журналы. Только вот какая штука, Грейс, войну-то не отложишь. Да, она напоминает тебе о Сидни, но что ж поделаешь, все только о ней и говорят. Она стучится в окно к каждому, всякий раз по-разному. Еда, одежда, семьи, друзья. Брок вроде завтра отбывает?

— Бедняга Брок. Да, отбывает, и никто о нем не вспомнит. И он знает это.

— Не может быть, чтобы у него никого не было.

— Сейчас — нет. Будь он подобрее к Сидни, была бы я, но ведь он знает, что сейчас я вижу в нем не брата, а только человека, который ненавидел Сидни. Когда постареем, снова станем братом и сестрой. Но сейчас он лучше пусть будет подальше.

— Да-а… Он будет хорошим офицером, — протянула Конни.

— Естественно, кем же еще. Не рядовым же. Но — не знаю. Сидни, бывало, говорил мне, что иные наши друзья-женщины не могут быть хорошими хозяйками; а знаешь почему? Потому что они не умеют быть хорошими гостями. Хозяйка, которая никому не дает покоя, все время командует и суетится, как правило, ужасна в гостях, и наоборот. Есть женщины, которые прямо-таки рождены быть хозяйками, но у них ничего не получается. Не удивлюсь, если окажется, что в армии примерно то же самое. Хороший рядовой может стать хорошим офицером, а хороший офицер должен знать, как стать хорошим рядовым.

— Весьма поучительно, — не отрываясь от шитья, прокомментировала Конни. — Послушаем дальше.

— Что, доморощенной философии захотелось? Вообще-то в основном за меня думал Сидни. Когда он был рядом, мне не нужно было думать. — Грейс остановилась, и Конни заметила, что она отложила журналы.

— Расскажи мне про Сидни, — попросила Конни.

— Да, с тобой я могу поговорить о нем. О том, каким он был на самом деле.

Они сидели там, две женщины, в тот день, сидели и расшивали узор разговоров, которые будут заводить и в ближайшие недели. Не каждый день Грейс заговаривала о Сидни, и даже не каждый день они садились за шитье у камина. Но именно здесь и именно под вечер — не в другом месте и не в другое время — Грейс могла вдруг заговорить о Сидни свободно, без всякого смущения, без всякого вступления. А однажды она сказала:

— Сегодня мне надо с тобой кое-чем поделиться.

Конни сразу поняла, что речь идет о чем-то серьезном: прямолинейная Грейс обычно избегала предисловий такого рода.

— Я вся внимание.

— Думаю, тебе будет приятно это услышать, — продолжала Грейс.

— Надеюсь.

— Ну вот: я похоронила Сидни. — Произнося эти вступительные слова, Грейс слегка улыбалась, но, замолчав, потупилась.

— Ты похоронила Сидни, — повторяла Конни.

— Да, — почти прошептала Грейс. — То есть до самого последнего момента думала так. Разве ты не этого ждала? Разве не поэтому… все время наталкивала меня на разговор о нем?

— Да, — кивнула Конни.

— Тогда почему у тебя такой голос? Словно… ты в чем-то очень уверена.

— Хорошо, что ты его похоронила, — улыбнулась Конни. — Просто ты меня переоцениваешь, на такое я не замахивалась. Мне хотелось всего лишь разговорить тебя. Разговор ради разговора. Чтобы ты не слишком погружалась в свои мысли. Но сработало еще лучше.

— Какое-то сомнение у тебя в голосе есть, но именно так все и вышло. Я целый день хочу тебе об этом сказать. Едва дождалась, пока мы здесь встретимся. Я хотела тебе сказать, что вдруг почувствовала, что могу ходить по дому, смотреть на его вещи, и они не задевают меня, мне не становится грустно. Сидни умер, я смирилась с этим. Мне кажется, ты сыграла тут немалую роль.

— Только в качестве слушателя, — заметила Конни.

— Ничего подобного! Ты хотела, чтобы я говорила и говорила о нем — пока не выговорюсь.

— Вовсе нет. С чего ты взяла?

— Объяснить не могу, но ощущение именно такое, — упрямо повторила Грейс.

— В таком случае ты заблуждаешься и, ради Бога, не заставляй меня каяться в том, что я что-то сделала неправильно.

— Прости, пожалуйста, Конни, я не имела в виду ничего такого. Ты просто не так меня поняла. Если я в чем тебя и упрекала, то только в том, что ты не хочешь признать, что сознательно хотела этого, хотя на самом деле хотела.