– Пауль улыбается. Петер… – он помолчал, – мальчик не еврей. Ты уверен, что Аарон… – Питер кивнул: «Конечно, уверен».

Рав Горовиц дал им свой адрес, подмигнув Питеру:

– Кузены наши здесь, но тебе нельзя им на глаза показываться… – Питер знал, что герцог все рассказал Маленькому Джону. Они не встречались, когда Питер был в Англии, но дядя Джон, коротко, заметил: «Он в Блетчли-парке, в шифровальном отделе. Он вашу корреспонденцию получает».

– Нельзя, – согласился Питер, нацарапав что-то на листке из блокнота:

– Спроси у них, может быть, они встречали такого человека… – Аарон спрятал бумагу в портмоне: «Непременно. Пойдем, – он взял руку Пауля, – увидишь двух, замечательных, маленьких девочек, и маму их тоже. Ее тетя Клара зовут… – они договорились встретиться вечером. Питер и Генрих обняли мальчика: «Веди себя хорошо, милый». Питер погладил ребенка по голове:

– Увижу ли я его? Гитлер не оставит Чехию в покое. Опять куда-то ехать, спасать детей… Господи, и когда все закончится… – Генрих посмотрел вслед раву Горовицу:

– Тетя Клара… Видел, какое у него лицо счастливое? Пора бы, два года прошло.

Питер сел за руль:

– А у нас, Генрих? Когда у нас, наконец, случится что-нибудь… – он повернул ключ в замке зажигания, мерседес заурчал. Генрих откинулся на сиденье:

– После войны, мой дорогой. Если выживем, конечно… – он скомандовал: «Отель Париж, рядом с Вацлавской площадью. Я навел справки. Лучший завтрак в городе».

Аарон отпил кофе:

– Ненадолго, Клара. Я что-нибудь придумаю, обязательно… -она покачала головой:

– Нет. Бедный мальчик, его два года с рук на руки передают. Кто его сюда привез? – требовательно спросила женщина. Аарон вздохнул:

– Мои берлинские знакомые. Клара… – рав Горовиц помолчал, – он не такой, как все, ты видела…

Женщина помахала рукой, разгоняя дым:

– Мы все не такие. Обсуждать больше нечего… – взяв ее ладонь, Аарон прикоснулся губами к запястью:

– Я не смогу сегодня прийти, милая. Мне надо с ними встретиться… – Питер и Генрих сказали, что все равно, осторожность не помешает:

– Я здесь по заданию абвера, – весело заметил Генрих, – но совсем не хочется наткнуться на столичных знакомых. Макса, например, или его приятеля, Шелленберга… – Аарон помрачнел: «Адрес у вас есть. Приезжайте на трамвае, по отдельности».

Аарон не отнимал губ от ее руки. Клара высвободилась: «Сейчас дети придут, милый».

Женщина стояла в передней:

– Он ушел, я маме позвонила. Ничего, где двое, там и трое. Паулю семья нужна. Ему девять, а выглядит на шесть лет. Я их прокормлю, – женщина усмехнулась, – для евреев мы паспорта бесплатно подделываем, а другие за такое золото отдают. Людвиг бы обрадовался… – Клара, внезапно, схватила ртом воздух, такой острой была боль, внутри: «Людвиг…»

Она прикусила, до крови, костяшки пальцев, заставив себя успокоиться.

Дети сидели кружком на ковре, разложив альбомы и краски. Клара бросила взгляд вниз. Поняв, что Пауль никогда не видел кисточки, она опустилась рядом. Кот урчал в корзинке, на полу валялась разодранная мышка. На улице начало моросить. Девочки склонили темноволосые головы над рисунком. Клара осторожно, аккуратно водила рукой Пауля. У него были теплые пальцы. Пауль считал:

– Один, два, три, четыре… – раскосые, голубые глаза взглянули на Клару:

– Четыре… – взяв карандаш, Клара подписала фигуры:

– Клара, Пауль, Адель, Сабина… – девчонки сопели, Клара потянулась в их сторону: «Что у вас?». Они, разумеется, нарисовали Томаша.

Адель положила голову на плечо матери:

– Пауль хорошо рисует, как Сабина. А где наш папа? – спросила девочка.

Тикали часы, дождь стал сильнее. Клара поднялась: «Пойдемте, милые. Пора обедать».

Завтрак в «Париже», действительно, оказался отменным.

За большим окном виднелась узкая, вымощенная булыжником, улочка Старого Города. Вацлавская и Староместская площади, ратуша, со знаменитыми курантами, находились за углом от отеля. В городе еще было пустынно, начиналось воскресенье. В ресторане гостиницы тоже царила тишина. Посверкивали лазоревые мозаики на колоннах, звякали серебряные ложечки. Постояльцы курили, закрывшись газетами.

– И Пороховые ворота рядом, – на крахмальной скатерти, лежал красный, мишленовский гид. Питер полистал страницы:

– Ресторанов со звездами здесь нет. Ничего, думаю, найдем, где поесть… – официант, обслуживающий стол, с нескрываемым презрением косился на французский путеводитель. Питер и Генрих говорили на немецком языке. Они рисковали ненавистью окружающих, но иначе было нельзя. Когда они поднялись в номер, и вышли на кованый балкон, Генрих полюбовался Старым Городом:

– В Праге болтается много моих, так сказать, – он усмехнулся, – соотечественников и коллег. Войны не миновать. СД и абвер здесь держат агентов. Например, Шиндлер. В общем, нельзя вызывать подозрений, – заключил фон Рабе, – я бы хотел посмотреть древние синагоги, но не сейчас… – они стояли, глядя на черепичные крыши. Моросил мелкий дождь, прозвенели куранты, неподалеку. Генрих заметил:

– Пошли завтракать. Макс просил меня навестить Национальную Галерею. Наверняка, хочет из первых рук узнать, что здесь за картины… – официально Генрих ехал в Судеты, однако фон Рабе не скрывал от семьи, что собирается и в Прагу. Было бы странно, если бы Макс узнал о подобном окольными путями. Генрих объяснил, что хочет, заодно, посмотреть на предприятия в Чехии.

Они сидели в библиотеке виллы. Макс, в очередной раз, вернулся с юга. Генрих, наедине, сказал Питеру:

– Видимо, в Швейцарии, если он туда ездит, что-то не ладится. Лицо у него, с каждым разом, все более недовольное…

Услышав, что брат намеревается поехать в Прагу, Макс обрадовался:

– Хорошо. Вы разбираесь в искусстве. Сходите в Национальную Галерею, составьте список картин, на которые стоит обратить внимание… – старший фон Рабе говорил так, будто вторжение в Чехию было делом решенным. Макс погладил Аттилу, лежавшего на ковре. Овчарка клацнула зубами.

Макс поднялся: «Найдем Эмму, милый, и погуляем. Погода сегодня хорошая». Он ушел, сопровождаемый собакой. Генрих коротко кивнул в сторону французских дверей, выходящих на террасу. Они с Питером присели на мраморные перила. В Берлине началась золотая осень, деревья сверкали под заходящим солнцем. Эмма, в твидовой юбке, и кашемировом свитере, с белокурыми косами, бросала Аттиле палочку. Собака приносила ее хозяйке, терлась головой о руку девочки. Максимилиан сидел на кованой, садовой скамье, покуривая. Аттила подбежал к нему. Штурмбанфюрер улыбнулся, потрепав овчарку по мягким ушам. Собака лизнула ему руку.

– Я их видел, – внезапно сказал Генрих, – видел овчарок, в Дахау. Овчарок, доберманов… – он передернул плечами: