Похоже, то, что ему приказывает простой лучник, удивило всадника, но возражать он не стал, а направил своего коня к Попрошайке.

– Отпусти ее, – сказал он, а поскольку детина не повиновался, взялся за меч. – Ты что, Попрошайка, хочешь, чтобы я отрубил тебе уши, а? Оба уха. А потом нос, а заодно и ту штуковину, что болтается у тебя между ног. Ты этого хочешь, да? Чтоб тебя обкорнали со всех сторон, ровно летнюю овцу?

– Отпусти ее, Попрошайка, – угрюмо проворчал сэр Джеффри.

Громила повиновался и отступил назад, тогда как недавно подъехавший всадник свесился с седла и взял у отца Хобба письмо.

– Отпусти сэра Джеффри, – велел он Томасу. – Нынче нам нужен мир между англичанами. Хотя бы на день.

Всадник был немолод, никак не моложе пятидесяти, с густой шапкой седых волос, таких взъерошенных, будто они никогда не знали щетки или гребня. Рослый, дородный, с большим животом, он восседал на крепкой лошади, у которой не имелось попоны, один лишь подседельник. Правда, кольчуга на незнакомце была длинная, до самой земли, но с пятнами ржавчины и разрывами во многих местах, а у надетого поверх нее стального нагрудника не хватало пары лямок. На правом его бедре висел длинный меч. Этого человека вполне можно был принять за йомена, отправившегося на войну с тем снаряжением, какое смогли одолжить ему соседи, но лучники сэра Джеффри при появлении седовласого толстяка мигом поснимали шлемы, и даже сам Пугало, кажется, малость присмирел.

Сдвинув брови, незнакомец принялся читать письмо, приговаривая себе под нос:

– Тезаурус, а? Ну и уха тут заварилась! Вот уж воистину тезаурус!

Слово «тезаурус» было латинским, но все остальное всадник проговаривал вслух на нормандском диалекте французского языка, явно полагая, что никто из лучников и ратников его не поймет.

– Упоминание о сокровище, – Томас использовал тот же самый язык, которому в свое время научил его отец, – всегда возбуждает людей. Слишком возбуждает.

– Боже правый, силы небесные, ты говоришь по-французски! Сплошные чудеса! «Тезаурус» – это ведь и впрямь означает «сокровище», не так ли? Хотя я уже изрядно позабыл латынь. В юности наш священник вбил ее мне в задницу поркой, но, похоже, с тех пор она вытекла оттуда, не иначе как с дерьмом. Сокровище, а? Нет, ну надо же, ты говоришь по-французски!

Всадник был искренне удивлен тем, что Томас владеет языком аристократов, а вот сэр Джеффри, сам французского не знавший, выглядел встревоженным. Пугалу пришло в голову, что Томас мог оказаться гораздо более высокого происхождения, чем он думал. Всадник вернул письмо отцу Хоббу и направил коня к Пугалу.

– Ты затеял ссору с англичанином, сэр Джеффри! Да не с кем-нибудь, а с самим посланцем нашего короля Эдуарда. Как ты это объяснишь?

– Я ничего не должен объяснять… – сказал сэр Джеффри, помолчал и неохотно добавил: – Милорд.

– Что мне следовало бы сделать, – мягко проговорил его светлость, – так это содрать с тебя шкуру, набить ее соломой и водрузить чучело на шест, чтобы отпугивать ворон от моих новорожденных ягнят. Я мог бы показывать тебя на Скиптонской ярмарке, сэр Джеффри, в назидание прочим грешникам.

Он помедлил, словно обдумывая эту идею, и покачал головой:

– Давай-ка садись на коня и сражайся с шотландцами, вместо того чтобы затевать ссоры со своими соотечественниками-англичанами. – Затем повернулся в седле и возвысил голос так, чтобы его могли слышать все лучники и ратники: – Эй, вы! Живо убирайтесь за кряж! Побыстрее, пока вас не поторопили шотландцы. Думаю, вам не больно-то охота оказаться на месте тех мошенников, которым подпалили щетину.

И всадник указал на проступавшие временами из пламени темные съежившиеся комки – все, что осталось от троих шотландцев. Затем он поманил к себе Томаса и перешел на французский язык:

– Ты и правда прибыл из Франции?

– Да, милорд.

– Тогда окажи услугу, приятель, поболтай со стариком.

Они двинулись на юг, оставив позади поваленный каменный крест, сожженных пленников, истыканные стрелами людские тела и редеющий туман, за которым находилась пришедшая штурмовать Дарем шотландская армия.

Бернар де Тайллебур снял с шеи распятие и поцеловал прикрепленную к маленькому деревянному кресту скорчившуюся фигурку Христа.

– Да пребудет с тобой, Господь, брат мой, – тихо промолвил он, обращаясь к старику с торчащими на голове редкими пучками седых волос, лежавшему на подстеленных для мягкости поверх каменной скамьи соломенном тюфяке и сложенном тонком одеяле. Вторым одеялом, таким же тонким, старец был укрыт.

– Холодно, – слабым голосом произнес брат Хью Коллимур, – до чего же холодно.

Он говорил по-французски, хотя де Тайллебуру акцент старого монаха казался просто варварским. То был диалект Нормандии и нормандских завоевателей Англии.

– Зима наступает, – заметил доминиканец. – Ветер уже пропитан стужей.

– Я умираю, – произнес брат Коллимур, обратив на посетителя окаймленные красными кругами глаза, – и уже ничего не чувствую. Кто ты?

– Возьми это.

Де Тайллебур протянул старому монаху распятие, потом поворошил уголья в очаге, добавил в огонь еще два полешка и, принюхавшись, учуял запах подогретого вина с пряностями. Оно показалось гостю не таким уж скверным, и он плеснул себе немного в роговую чашу.

– По крайней мере, у тебя есть огонь, – промолвил доминиканец, нагнувшись и вглядываясь сквозь маленькое, не больше бойницы, окошко, выходившее на запад, на тот берег реки Уир.

Лазарет, служивший пристанищем монаху, находился на склоне Даремского холма, пониже собора, и де Тайллебур мог различить в редеющем тумане на горизонте лес копий шотландской рати. Он заметил, что лишь немногие шотландцы сидели верхом: видимо, они собрались сражаться пешими.

Бледный, изможденный брат Коллимур сжал маленький крест.

– Умирающим огонь дозволен, – промолвил он слабым голосом, словно кто-то обвинял его в непозволительных излишествах. – Кто ты?

– Я явился из Парижа, от кардинала Бессьера, – сказал де Тайллебур, – он посылает тебе свой привет. Выпей. Это тебя согреет.

Он протянул старику подогретое вино.

От вина Коллимур отказался, и взгляд его сделался настороженным.

– Кардинал Бессьер? – повторил он имя, которое, судя по тону, ничего ему не говорило.

– Это папский легат во Франции. – Де Тайллебур был удивлен, однако, подумав, что подобное неведение монаха может быть ему на пользу, продолжил: – Истинный слуга Церкви, человек, пекущийся о ее благе и любящий ее столь же сильно, как он любит самого Бога.

– Если кардинал любит Церковь, – произнес Коллимур с неожиданным пылом, – тогда он должен употребить свое влияние на то, чтобы убедить его святейшество вернуть папский престол обратно в Рим.