– Нам не разрешают даже следить за состоянием нашего оборудования. – Ватанабэ был жилистым мужчиной на шестом десятке с твердым лицом, седыми волосами и очень сильными руками рабочего человека. Он прикурил новую сигарету от лишь наполовину докуренной старой.

– А ваша радиостанция?

– Шесть дней назад они заперли радиорубку, запретив ею пользоваться, и унесли ключ с собой. Телефоны, разумеется, не работают уже много недель, а телекс – неделю или чуть дольше. У нас здесь до сих пор около тысячи работников-японцев – членов семей сюда, естественно, не допускали с самого начала, – запасы продовольствия на исходе, почты не было полтора месяца. Мы не можем отсюда выехать, не можем работать. Мы все равно что пленники, и чтобы добиться любой малости, нам приходится прилагать неимоверные усилия. Однако мы по крайней мере живы, чтобы сохранить то, что создали, и терпеливо ждать, когда нам разрешат продолжить. Для нас действительно огромная честь видеть вас, Касиги-сан, и вас, капитан.

Скраггер оставил их вести свои разговоры, почувствовав напряженность в отношениях между этими двумя людьми, несмотря на то что оба очень старались ее скрыть. Вечером он по обыкновению легко поужинал, позволил себе одну банку ледяного японского пива – «Черт меня раздери, оно не такое хорошее, как „Фостерз“», – потом одиннадцать минут выполнял физзарядку по уставу Канадских королевских ВВС, после чего отправился спать.

Перед самой полуночью, когда он еще читал, раздался тихий стук в дверь. В комнату вошел возбужденный Касиги, извинился за беспокойство, но сказал, что, по его мнению, Скраггеру следовало узнать об этом немедленно: они только что слышали по радио выступление представителя Хомейни, который сообщил, что все вооруженные силы объявили о своем переходе на его сторону, премьер-министр Бахтияр подал в отставку, что теперь Иран окончательно избавился от шахского ига, что по личному приказу Хомейни все боевые действия и все забастовки должны немедленно прекратиться, производство нефти обязаны возобновить немедленно, все базары, лавки и магазины следует открыть, все мужчины могут сдать оружие и вернуться к работе, и, превыше всего, все должны возблагодарить Аллаха за дарованную им победу.

Касиги сиял:

– Теперь мы сможем снова приступить к работе. Хвала всем богам, а? Теперь все опять придет в норму.

Когда Касиги ушел, Скраггер остался лежать в постели, не гася свет. Мысли сменяли одна другую в его голове, пока он перебирал возможные варианты того, что может теперь произойти. Разрази меня гром, думал он, как же быстро все это произошло. В свое время я был бы готов крупно поставить на то, что шаха выпереть вообще не удастся, еще крупнее на то, что Хомейни никогда не разрешат вернуться, а потом поставил бы все, что осталось, на военный переворот.

Он выключил свет.

– Что опять же говорит о том, что, Скрэг, старина, ни хрена-то ты в этом во всем не смыслишь.

Утром Скраггер проснулся рано, выпил чашку японского зеленого чая вместо чая для завтрака, который употреблял обычно – индийского, очень крепкого и всегда со сгущенным молоком, – отправился осматривать, чистить, заправлять свой вертолет и теперь, когда все было приведено в полный порядок, он изрядно проголодался. Коротко кивнув охраннику, который не обратил на него никакого внимания, Скраггер зашагал к четырехэтажному зданию управления.

Касиги стоял у одного из окон на верхнем этаже, где располагались кабинеты директора и его заместителей. Он находился в комнате для совещаний, просторном угловом кабинете с огромным столом и креслами на двадцать человек, рассеянно наблюдая за Скраггером и вертолетом. Его разум был в смятении, он с трудом сдерживал гнев. С самого раннего утра он разбирался со сметами затрат, отчетами, счетами дебиторов, планами производства работ и так далее, и все они в итоге давали один и тот же результат: нужны, как минимум, еще один миллиард долларов и еще один год времени, чтобы запустить производство. Он лишь второй раз посещал этот завод, который находился не в его сфере ответственности, хотя Касиги являлся директором и членом Исполнительного комитета при председателе, который в их конгломерате являлся высшим руководящим органом.

Позади него главный инженер Ватанабэ, внешне спокойный и терпеливый, в одиночестве сидел за огромным столом и по обыкновению курил сигарету за сигаретой. Он руководил работами последние два года, а до этого был заместителем главного инженера с самого начала проекта в 1971 году – человек большого опыта. Предыдущий главный инженер умер здесь, прямо на стройке, от сердечного приступа.

Не мудрено, сердито думал про себя Касиги. Два года назад – а то и все четыре – главному инженеру должно было стать совершенно ясно, что их абсолютно предельный бюджет в три с половиной миллиарда долларов окажется недостаточным, что перерасход уже был очень серьезным, а сроки сдачи – совершенно невыполнимыми.

– Почему главный инженер Касусака не проинформировал нас? Почему не подготовил специальный отчет?

– Он это сделал, Касиги-сан, – вежливо ответил Ватанабэ, – но по положениям Верховного соглашения о совместном предприятии здесь все отчеты должны проходить через наших назначенных двором партнеров. Это иранская модель – изначально всегда предполагается, что предприятие будет совместным, пятьдесят на пятьдесят, с соответствующим разделением обязанностей, но постепенно иранцы начинают манипулировать встречами, контрактами, пунктами соглашений, обычно ссылаясь на двор в качестве оправдания до тех пор, пока не получают фактический контроль надо всем, а потом… – Он пожал плечами. – Вы даже не представляете себе, насколько они хитроумны, хуже китайского торговца, гораздо хуже. Они соглашаются купить животное целиком, но отказываются от своего обещания и забирают себе только вырезку, оставляя вас со всей остальной тушей на руках. – Он затушил недокуренную сигарету и закурил другую. – Состоялась встреча всего партнерского совета с Гёкотомо-сама – с самим Ёси Гёкотомо, председателем синдиката – здесь, вот в этом самом кабинете, как раз перед тем как умер главный инженер Касусака-сан. Я присутствовал на этой встрече. Касусака-сан предупредил всех, что иранская практика бюрократических проволочек и давления – правильнее сказать, выжимания денег – отодвинет сроки пуска производства и приведет к огромным перерасходам. Я был там. Я слышал это собственными ушами, но его слова утонули в хоре иранских партнеров, которые заверили председателя, что все пойдет по-новому, что Касусака-сан не понимает Ирана, не понимает, как в Иране делаются дела. – Ватанабэ пристально рассматривал кончик сигареты. – Касусака-сан даже повторил то же самое в частной беседе с Гёкотомо-сама, умоляя его остерегаться иранцев, и передал ему подробный письменный отчет.

Лицо Касиги словно окаменело.

– Вы присутствовали при этой встрече?

– Нет… но он рассказал мне все, что говорил на ней, сказал, что Гёкотомо-сама принял его отчет и пообещал, что лично доведет его до сведения лиц на самом высоком уровне, в Тегеране и дома, в Японии. Но ничего не произошло, Касиги-сан, ровным счетом ничего.

– Где копия этого отчета?