Ужас перед насилием Первой мировой войны побудил американских фундаменталистов отшатнуться от современной науки. Эволюционная теория стала объектом их постоянных нападок. Многие объясняли военные зверства немцев увлечением дарвиновской социальной теорией: мол, считают же дарвинисты жизнь жестокой и безбожной борьбой, где выживает сильнейший. Понятно, что такое истолкование Дарвина – вульгарное упрощение, однако люди пытались осмыслить самую кровавую войну в истории и приписали теории эволюции самые безжалостные проявления современной им цивилизации. Особенно тревожили эти идеи провинциальных американцев, которые ощущали, что их культуру захватывает секулярная элита, словно в стране чужеземные оккупанты! Особенно показателен знаменитый «обезьяний процесс» (1925 г., город Дейтон, штат Теннесси), когда фундаменталисты (во главе с Уильямом Дженнингсом Брайаном, представителем Демократической партии) попытались отстоять запрет на преподавание эволюции в школах. Им противостоял адвокат и рационалист Кларенс Дарроу, которого поддерживал свежеиспеченный Американский союз борьбы за гражданские свободы{1395}. Запрет остался в силе, но неубедительные ответы Брайана на острые вопросы Дарроу сильно дискредитировали фундаменталистов.

Интересно дальнейшее. Газеты начали яростную кампанию, желая доказать, что мнения Брайана и его фундаменталистских сторонников – давно устаревший пережиток. Фундаменталистам нет места в современном обществе, полагал журналист Генри Менкен: «Они всюду, где знания – непосильная ноша для человеческого ума, даже те зыбкие и жалкие знания, что продают на разлив в красных школьных домиках». Он высмеивал Дейтон («теннессийское село с одной лошадью») и его жителей («приматов из горной лощины»){1396}. Но всякий раз, когда фундаменталистское движение подвергалось нападкам (с применением силы или через кампанию в прессе), оно обретало более экстремальную форму. Ведь люди думали, что страхи оказались обоснованными: секулярный мир действительно хочет их погубить! До «обезьяньего процесса» даже Ходж не утверждал, будто Книга Бытия содержит стопроцентно точную научную информацию. Зато впоследствии фундаменталистское движение подняло на щит креационизм. До Дейтона некоторые ведущие фундаменталисты все еще сотрудничали в социальной работе с представителями левого крыла, но потом они качнулись резко вправо и полностью отошли от магистрального направления, создавая собственные церкви и колледжи, радиостанции и издательства. Как-то незаметно они росли и росли, а в конце 1970-х гг. осознали значительную публичную поддержку и вновь энергично заявили о себе: пастор Джерри Фалуэлл основал организацию «Моральное большинство».

Американский фундаментализм боролся за право стать значимым голосом в американской политике – и небезуспешно. К насилию он не прибегал. И это неудивительно: американские протестанты страдали значительно меньше, чем, скажем, ближневосточные мусульмане. В отличие от секулярных властей Египта и Ирана, американское правительство не конфисковало их имущество, не пытало и не убивало пасторов, не запрещала их организации. Светская современность Америки не была навязана извне, а возникла в ходе естественных процессов. И появившись на публичной сцене в конце 1970-х гг., американские фундаменталисты воспользовались демократическими каналами для собственной пропаганды.

Американский протестантский фундаментализм обычно не способствовал насилию, но отчасти был ответом на него – ответом на травму войны и агрессивное неприятие со стороны секулярного истеблишмента. Такие факторы могут искажать религиозную традицию, причем с последствиями, далеко выходящими за рамки религиозной общины. Тем не менее в своем самоутверждении и решимости отстоять свою самобытность и культуру фундаментализм Америки разделяет с другими недовольными группами ощущение, свойственное народам колоний: он отстаивает свою идентичность и культуру против «других».

Напротив, мусульманский фундаментализм часто (хотя и не всегда) выливался в физическую агрессию. И дело не в том, что ислам агрессивнее протестантства: просто у мусульман переход в современность оказался более сложным. До возникновения современного государства в тиглях колониализма во многих мусульманских землях ислам действовал как организующий принцип общества. В 1920 г., после Первой мировой войны и распада Османской империи, Англия и Франция разделили бывшие османские земли на национальные государства западного типа, а прежде чем даровать новым странам независимость, установили там мандаты и протектораты. Однако внутренние противоречия национального государства наделали больше всего бед в мусульманском мире, где не было традиции национализма. Границы, проведенные европейцами, были столь произвольны, что создать национальное «воображаемое сообщество» оказалось чрезвычайно сложным. Скажем, в Ираке, где сунниты составляли меньшинство, англичане назначили суннита править как шиитским большинством, так и курдами на севере. В Ливане 50 % населения были мусульманами и желали тесных политико-экономических связей с арабскими соседями, но христианское правительство, избранное французами, предпочитало ориентироваться на Европу. Ничуть не меньше проблем вызвало разделение Палестины и создание Соединенными Штатами еврейского государства Израиль в 1948 г. Это привело к массовому исходу 750 000 арабских палестинцев. Оставшиеся очутились в государстве, которое было враждебно по отношению к ним. Еще один проблемный фактор: Израиль был секулярным государством, основанным для приверженцев одной из древнейших религий мира. Однако в первые 20 лет его существования израильское руководство было жестко секулярным, а насилие по отношению к палестинцам, войны с соседями и палестинский ответ вдохновлялись не религией, а секулярным национализмом.

Сложности вызвало и разделение англичанами Индийского субконтинента на индусскую Индию и мусульманский Пакистан (1947 г.): получились секулярные государства во имя религии. Жестокий процесс разделения спровоцировал исход более 7 млн человек и смерть еще миллиона человек, которые попытались бежать из одного государства в другое, к своим единоверцам. И в Индии, и в Пакистане колоссальное количество людей не говорили на так называемом национальном языке. Особенно нестабильная ситуация возникла в Кашмире: несмотря на мусульманское большинство, его отдали Индии, поскольку в нем правил индусский махараджа. Это решение англичан поныне вызывает возражения. Произвольность ощущалась и в том, что между восточным и западным Пакистаном пролегли тысяча с лишним километров индийской территории.

В ходе борьбы за независимость (до разделения) индусы оживленно обсуждали возможность физического отпора. Значительную роль здесь играла «Бхагавадгита» – текст, который во многом сформировал коллективную память Индии. Для Индии был важен духовный идеал ахимсы, но в «Гите» можно было усмотреть санкцию на насилие. Однако Мохандас (Махатма) Ганди (1869–1948) не согласился с таким пониманием «Гиты». Он происходил из семьи вайшьев и имел много друзей-джайнов, которые повлияли на его мировоззрение. В 1914 г., поработав адвокатом в Южной Африке, где он добивался отмены законов, дискриминирующих индийцев, Ганди вернулся в Индию и включился в борьбу за самоуправление. Он возглавил Индийский национальный конгресс и разработал уникальный метод ненасильственного сопротивления колониальным властям. Помимо индусской религиозной традиции на него повлияли Нагорная проповедь, трактат Льва Толстого «Царство Божие внутри вас», очерки «Последнему, что и первому» Джона Рескина, а также эссе Генри Дэвида Торо «О гражданском неповиновении».