— Так вот, я хочу вам признаться, — молвил доктор Микейрос, останавливаясь на краю плато, — что почти половину своей жизни я действительно посвятил расшифровке научно-технической информации, которую сумели передать нам люди, рисовавшие пиктограммы на этих плитах. Однако главная цель моей жизни заключалась не в этом. Я почему-то уверен, что рано или поздно те, на летающих дисках, поймут, с какой стати я разложил столько плит по всему плато. И что именно человек, сумевший собрать эти забытые письмена, как никто иной из землян, ждет их; как никто иной, готов ко встрече с ними, а главное, как никто иной, достоин того, чтобы ему оказали честь первого визита.

— То есть вся эта выставка под открытым небом, — попытался уточнить барон фон Готт, — была устроена вами, чтобы?..

— …Привлечь внимание пилотов летающих дисков, — спокойно ответил доктор Микейрос, перебивая фрегаттен-капитана. — В этом сущность моего замысла. Одинокий дом на высокогорном плато, собрание плит-посланий и… чудесная площадка для приземления… Я все предусмотрел. Не понимаю, почему они медлят. Ведь столько лет ожидания, столько лет надежды! Наверное, это потому, что я утратил контакт с ними.

— Контакт? Я правильно вас поняла, — включилась в их беседу графиня фон Криффер, — речь идет об утраченном контакте с инопланетянами? Значит, он, этот контакт, все же существовал?

— Только благодаря Оливейре. Только благодаря ей. Лично у меня ничего не получалось. Очевидно, как и миллионы других обывателей, я не способен настроиться на волну космического разума.

— Считаете, что такая волна существует?

— Я говорю это образно. Но что-то подобное действительно существует.

— Стало быть, эта связь поддерживалась благодаря сеньоре Оливейре Андеррас? — поспешил фон Готт со следующим вопросом. Теперь он подкрадывался к сути всего, что здесь происходило, словно охотник — к неуловимой диковинной птице, больше всего опасаясь при этом, как бы сеньор Микейрос вновь не замкнулся, не ушел в себя, и тогда наладить с ним контакт будет не менее сложно, чем ему — с космическим разумом.

— Именно так.

— Но это уже другая история, — вмешался капитан Баррас после того, как Норманния незаметно подтолкнула его локтем. — Которую вы сможете рассказать сеньору Кодару наедине. А пока давайте вернемся в ваш кабинет и завершим то дело, ради которого мы все здесь собрались.

Вновь усевшись за стол, Микейрос молитвенно взглянул на заглядывавшую в окно луну и, прежде чем подписать договор, негромко и почти умоляюще спросил графиню фон Криффер:

— Надеюсь, вы великодушно позволите мне провести еще одну ночь на вашей вилле «Андское Гнездовье»?

Февраль 1939 года. Перу.

Вилла «Андское Гнездовье» в окрестностях Анданачи.

Микейрос прошелся по краю плато, несколько минут всматривался в пенящийся в глубоком, окутанном голубой дымкой ущелье водоворот, и, когда уже казалось, что он или не расслышал вопроса барона Готта, или же просто проигнорировал его, наконец ответил:

— Видите ли, рассказывая вам всю эту историю, я специально опускал некоторые… как бы это поделикатнее выразиться… особенности нашей жизни с сеньорой Оливейрой, особенности ее поведения. Про себя я часто называл ее божественной. Да-да, понимаю… — предостерегающе помахал рукой хозяин, — влюбленные мужчины способны и на более изысканные сравнения. Но, поверьте, в этом моем определении было заложено нечто более глубокое, нежели простой комплимент. Когда бы мне ни хотелось сказать ей что-либо нежное, в голову почему-то всегда приходило именно это слово: божественная. Словно кто-то навевал мне его под гипнозом.

— И таким образом приучили к нему? — несмело подсказала Норманния.

— Да? — удивленно глянул на нее Микейрос. — А что, достаточно точно определено: именно приучил. Знаете, у нее была какая-то особенная походка. Она шла с кувшином к водопаду… Всего лишь к водопаду, с кувшином… А казалось, что восходит на вершину священной горы — так торжественно она ступала. Бывало, сидим молча, по крайней мере, я вижу, что губы ее не шевелятся, и все же явственно слышу, как она мысленно обращается ко мне: что-то подсказывает, утешает, успокаивает. Иногда случалось и такое, что мне вдруг открывалось течение ее мыслей, будто прослушивал их… записанные на магнитофонную ленту.

— Но было еще нечто такое, что еще раньше заставило вас решить, что Оливейра — не обычная женщина, — напомнил ему фон Готт, расшевеливая хворостиной поугасшие угли, — и что у нее был контакт с космическим разумом и его посланниками.

Микейрос поднялся со стульчика, на котором сидел почти у самого водопада, и очарованно посмотрел на вершину горы Санта-Мигель. Он стоял неподвижно, лицо его затвердело и стало похоже на ритуальную индейскую маску.

С гор поддувал холодный, пронизывающий ветер, но Микейрос, казалось, совсем не чувствовал его. А еще могло показаться, что там, на вершине, он что-то видит, однако то, что он видел — открывалось пока что только ему одному.

— То, что я сейчас скажу вам, я не говорил еще никому. Никогда и никому, — тихо промолвил Микейрос, все еще не отрывая взгляда от вершины Сан-Мигеля. — С одной стороны, и сам старался не задумываться над кое-какими фактами, суть которых загоняла меня в угол, с другой — не выяснял их у Оливейры, побаиваясь насторожить ее, расстроить, потерять… К сожалению, существовали темы, в которых она не допускала лишних вопросов. То ли не отвечала, даже если повторял их по нескольку раз, то ли ласково говорила: «Еще не время». Да, чаще всего я слышал от нее именно это: «Еще не время» — хотя, честно говоря, плохо понимал, что она, собственно, имеет в виду. А с другой стороны… эту виллу я приобрел еще до женитьбы на Оливейре, и коллекция плит уже тогда была довольно приличной. Вот только до появления Оливейры ни одной пиктограммы расшифровать мне не удалось. Я даже не знал, как к ним подступиться, как искать ключ к этому шифру.

— Следовательно, расшифровывала Оливейра? Или, по крайней мере, помогала вам? — смягчил фон Готт свой предыдущий вопрос, понимая, что он может показаться Микейросу некорректным, поскольку речь шла о репутации ученого.

И доктор Микейрос действительно несколько минут молчал, как-то беспомощно бросая на него и на Норманнию растерянные взгляды. То, что он собирался поведать сейчас иностранцам, относилось к тайнам, которые ему не очень-то хотелось разглашать. Однако же и молчать, по каким-то причинам, он уже тоже не мог: срабатывала потребность в исповеди.

— Если вы считаете, что это не подлежит разглашению, то все, что мы с этой минуты услышим, останется сугубо между нами, — попытался помочь ему фон Готт уже хотя бы таким вот способом.

— Ну, почему же… — неуверенно возразил Микейрос, повернувшись, наконец, лицом к своим собеседникам. — Если вы и в самом деле намерены описать всю эту историю, причем сделать это правдиво, — то вы имеете право знать хотя бы частицу того, что знаю я. Главное, до конца придерживайтесь этого принципа. А было так: в первый же вечер нашего знакомства, еще там, в горах, мы решили, что после восхождения поедем ко мне. Я привез ее в свой городской дом, намереваясь показать «Андское Гнездовье» только после того, как рабочие завершат ремонт. Замечу, что досталась мне эта вилла в совершенно запущенном состоянии. Однако уже на второй день Оливейра вдруг спросила меня, почему мы не едем в дом, где спрятаны «небесные послания». Меня это очень поразило, поскольку о загородной вилле я ничего не говорил: посещение ее должно было стать моим свадебным сюрпризом. А уж тем более, словом не обмолвился о плитах, к которым, честно говоря, в те времена относился, как к экзотической коллекции, не придавая им особого научного значения. Поэтому-то мне и в голову не приходило называть их небесными посланиями. Я вообще впервые слушал такое определение.